Илья - [14]

И теперь их в этом городе было уже двое, кто знал и помнил все это про Амельфу Тимофеевну, и сказать мог, и со значением прицениться к синему с цветами плату, и обменяться ее любимыми шуточками.

И они обменивались, пока шли.

— Добрыня, — решил Илья выяснить беспокоивший его вопрос, — раз ты из воинского сословия, величать-то тебя надо по отчеству. А ты даже не сказал.

— Никитич я. Но мы в дружине родом не меряемся, для тебя — просто Добрыня. Прозвание — другое дело. Это уж как прилипнет, так навсегда и везде. Ты вот теперь навсегда Муромец, город прозвал.

Глава 5

Фома Евсеич никогда не крал. Он брал строго определенную им самим малую долю от той прибыли, что обеспечивал казне. Мог брать больше, Владимир бы не возразил. Никто другой такой прибыли от хозяйства ему бы не дал, не был бы так въедлив, предприимчив, изобретателен и скор. Князь это знал, и казначея своего ценил. А больше Фома Евсеич не брал потому, что еще со времен, когда Владимир выкупил его из долговой ямы после красивого, дерзкого, но, увы, оказавшегося неуспешным торгового предприятия, взял строгий зарок: не зарываться. Идет копеечка и идет, главное, чтобы шла ровненько. Он и в управлении казной избегал соблазнительных, но опасных рисков, зато никогда не упускал того, что можно взять, не рискуя. Поэтому деньги у князя всегда были. Хоть на войну, хоть на такую вот никчемную блажь, как сегодняшний и прочие многочисленнные пиры.

Скупой доклад нового дружинника князю заставил Фому Евсеича действовать немедленно. Место, где были свалены в овраг телеги с добром, Муромец указал точно, в этом деле на воинов вообще жаловаться было грех, и казначей уже собирал надежных людей на разборку и учетчиков, чтобы запись добытого велась постоянно и несколькими независимыми писарями. Такие люди у него были, казначеем Фома Евсеич был не первый год. С запряжными лошадьми и телегами можно будет определиться позднее. Пока что — только те, что довезут людей и инструмент. Охрана, понятно, выехала конно и немедленно. Киев — город шустрый, и не один он, Евсеич, в нем такой умный.

И в самом деле, когда Фома Евсеич, покончив с текущими мелкими делами, прибыл на место лично, охранники предъявили ему задержаннных конкурентов, которым княжих людей удалось опередить. Это были братья Лисицы, Гордей и Савва, люди предприимчивые до бестолковости, оттого и не очень богатые. Примчались на хороших конях, вдвоем, поэтому были на месте раньше высланной Фомой охраны. По словам последней, задержаны они были не когда шли к оврагу, а вовсе даже наоборот — от него. Шли бледные, коней вели в поводу. Увидев Фому, старший, Гордей, лишь хмуро усмехнулся: «Нет, Фома Евсеич, тут мы тебе не соперники. Твои люди — на княжеской службе, не от себя туда полезли, может, им от этого легче. А мы — нет. Нет таких богатств, чтоб нас, христиан, такое тронуть заставили».

Люди Фомы Евсеича, те, что на княжеской службе, в самом деле не разбежались, а работали — таких уж он на службу брал. Но были мрачны, и Фома понял, что наградные придется увеличить.

****

Уезжая из дома, Илья сапог себе не справлял: лаптям собственной работы доверял в дороге больше, а тратиться на то, что когда еще будет, если будет, посчитал неразумным. А теперь деваться было некуда: на княжий пир в лаптях не пойдешь, что и Добрыня подтвердил.

Потому и отправились богатыри на рынок не просто посмотреть и попробовать, а с серьезной целью — выбрать Илье сапоги.

Рынок оправился от ужаса соловьева быстро, на то он и рынок. Хотя, как сказал Добрыня, покупателей было помене, чем обычно. Зато продавцы никуда не делись.

Ох уж этот киевский рынок! А молочко топленое с пенкой? А осетр целиком копченый, да в непростом дыму, в рябиновом! А прянички печатные, свежие, только из печи? А ватрушки, ватрушки-то с творогом, с вишней! И горы овощей, разноцветные, и птица кудахчет и гогочет в клетках — только выбирай!

А дальше! Нет конца разноцветью и разнообразию, потому что киевский рынок пределов не знает, и найти на нем можно все.

Илью и здесь узнали, но не затем, чтобы кланяться и руки пытаться целовать. Его окружили громко кричащие люди, которые точно знали, что ему понадобится на сегодняшнем княжеском пиру да и во всей его будущей богатырской жизни. И все это они готовы были ему продать, и у каждого было самое лучшее и по цене самой сходной.

Илья было растерялся и к советам стал прислушиваться, но Добрыня был тверд: сапоги. Мы пришли сюда за сапогами. «А кафтан-то, кафтан! — истошно заголосили сбоку, — Гляньте, шитье какое, а пуговицы! У самого Чурила Пленковича такого нет!» Добрыня задумчиво посмотрел на Илью: «А в самом деле. Кафтан-то у тебя есть? В броне там не принято». Кафтана у Ильи тоже не было. Озадачившись, подумали и купили — не тот, конечно, которому сам Чурило Пленкович позавидовал бы: там Илья только пощупал сукно и отмахнулся. На рынке крестьянская практичность постепенно стала брать в нем верх над новоявленной богатырской растерянностью, так что кафтан выбрали неброский, но хорошего сукна, и неплохо поторговались при этом.

Потом долго выбирали сапоги. Гнули подошвы, тянули кожу, проверяли дратву — хорошо ли провощена. Примерял Илья тоже долго и с понятием: сапоги — не кафтан, а считай, полвоина: стер ногу — не боец.