Илья Муромец. Святой богатырь - [120]

Черные воины были все ранены, и если их однополчане-арабы и иные мусульмане с благодарностью принимали пищу и помощь – эти отказывались и от пищи, и от воды, и от перевязок, помогали друг другу сами. Когда пришло время молитвы, они все, превозмогая боль в ранах, стали на колени лицом к Мекке.

Илья разглядел у них на бурнусах и папахах знаки хаджа – все побывали в святых для мусульман местах, совершая паломничество.

– Это, брат, вой непростые, – сказал Илья, разглядывая их со вниманием. – Это какие-то особенные – лучшие, должно быть, у арабов.

– Что ж они так оплошились? – засмеялся щербатый славянин, что стоял в охране.

– Чего на войне не бывает! – ответил Илья.

– Наш Бог ихнего завсегда бьет!

– Как был ты язычник, – улыбнулся Илья, – так и остался. Бог-то един!

– Кто его знает, – не сробел парень. – Вот помрем – все знать будем.

– Это верно, – согласился Илья.

– Ты близко-то к ним не подступай! – сказал Илье воевода. – Еще кинутся. Ишь как глазами зыркают!

– Это на Илью Иваныча? – засмеялся охранник. – Где кинутся, там и останутся.

Муромец бесстрашно шагал среди сидящих рядами пленных, словно его тянуло что-то, словно что-то давно потерянное отыскивал. Чуть в стороне сидела кучка воинов в одеждах из дорогой черной ткани, но в центре этой горстки бойцов был один, одетый почти нищенски.

Илья подошел ближе.

– Илья Иваныч! – закричал прискакавший из разведки конник. – Арабы все ушли! Победа!

– Победа! Победа! – пронеслось среди отдыхающих, не снявши доспехи, воев русского корпуса, дале пронеслось по рядам византийцев. С гор спускались армянские лучники. Загудели дудки, забил барабан, и, обнявшись, пошли плясать воины в белых кожаных штанах с черными рисунками, в меховых шапках…

– «Победа!» Кому победа? – спросил, усмехаясь, Илья Степана. – Нам, что ли? Армянам, что ли? Царьграду победа! А эти как под арабами, так под Царьградом гнуть шею обречены…

Степан только вздохнул.

Илья, вдруг повернувшись к тому что сидел в окружении избранных бойцов, наклонился через их головы.

– А ведь ты меня понимаешь… – сказал он. – А? Это ты – Сын Сокола?

Кошкой бросился сидевший на земле в горло Муромца. И даже он, Илья, боец несравненный, не знавший поражений, такого не ожидал и рухнул навзничь. Нападавший умело перехватил Илье горло и давил, стараясь переломить, сдвинуть кольца пищевода, лишить упавшего Илью дыхания.

Илья успел прижать подбородок к груди, и стальные пальцы нападавшего скользили по его бороде, не в силах охватить мощную шею борца, защищенную еще воротом высокого стеганого зипуна, что надевался под кольчугу. Отовсюду бежали воины, били кистенями по головам пытавшихся подняться пленных, держали их, как собак бешеных, остриями копий.

– Сидеть! Сидеть!

Невольно вокруг боровшихся образовался крут. Илья страшным усилием оттянул руки противника от горла и открыл глаза. Прямо ему в душу глядели синие, налитые ненавистью глаза нападавшего. Он был молод, но рваный шрам шел у него от виска до подбородка по бритой щеке – видать, в яростных сечах побывал этот воин. Бурнус свалился с его головы, и светлые кудри рассыпались по плечам.

– Эва! – прохрипел Илья. – Здоров ты, парень, а все ж бороться не умеешь. – И, отдыхая, удерживая запястья противника, сказал: – Вот ужо я тя поучу.

Мгновенно обвив ногою ногу лежащего сверху и перехватив левой рукою плечо, он крякнул и, как деревянную колоду, на которой учили его бороться еще там, в Карачарове, дед и отец, перевернул нападавшего. Тот выгнулся дутой, но Илья, севший всей тяжестью на него, придавил к земле.

– А душить, милай, надоть так! – сказал он без всякой злобы, показывая прием и не собираясь убивать побежденного. – Вот-та куды руку кладешь. Да и давишь либо локтем, либо воротом.

Побежденный глядел, не отводя взгляда, прямо в глаза воеводе, и не было в его синих глазах страха, а только ненависть. Он не собирался просить пощады.

– Эва ты какой упорный! – сказал Илья, испытывая уважение к этому молодому бойцу изрядной храбрости. – А вота сейчас ты у меня по-другому споешь…

Легко, как тонкую ткань, он рванул с груди поверженного кольчугу и нательную рубаху, с тем чтобы лоскутом придавить шею. Под восторженный вздох толпящихся вокруг воинов кольчуга лопнула, как сгнившая сеть. И тут Илья увидел на обнажившейся, вздутой в страшном напряжении борьбы груди противника свой родовой знак – им самим когда-то выжженный крест-аджи.

– Сынок! – закричал он так страшно, что те, кто толпился поодаль и не видел, что творится в центре крута, решили, что он убит, и выхватили мечи.

Но Илья вскочил, нечеловеческим усилием поднял и поставил на ноги вдруг обмякшего противника.

– Сынок! Сынок! – шептал он, целуя и обнимая его. – Подсокольничек! Жаль моя! Отрада моя! Кровиночка моя! Откуда у тебя знак этот?

– Бабка говорила – отец выжег, – чисто по-славянски ответил белокурый мусульманин.

– Я! Я! – обливаясь слезами, кричал, весь дрожа, Илья. – Я твой отец! У меня тебя украли да в рабство продали!

– Я не раб, – тихо ответил Подсокольничек. – Не раб.

– Где мать твоя? – спросил Илья, тряся, как тряпичную куклу, сына. – Где бабушка?

– Она умерла. Давно, – нехотя отвечал сын.