Илья Муромец. Святой богатырь - [104]

Однако затеянная огромная стройка, разумеется, не осталась не замеченной теми, кто наезжал из степи. Киевляне ждали набегов на строящуюся засечную линию. Все воеводы сходились в том мнении, что это будет большой набег и отбивать его придется в конном строю в степи.

Тем важнее была служба заставщиков и дозорных, что выдвигались в сторону печенежских кочевий. Не доверяя тому, что рассказывали, передавая через третьи-четвертые руки, дозорные, Илья сам почасту выезжал в передовые скрытые дозоры.

Была определенная закономерность, по какой менялся в сторожах воинский люд. Ближе к городам стояли русы и немногочисленные потомки варягов, которые хороши были в обороне и пешем строю – в тесном бою и в бою на стенах. Дальше в степь число их убывало, зато прибывало славян, к ним присоединялись торки и свои печенеги. В передовых секретных дозорах были почти одни степняки: торки, печенеги да бродники.

Не то чтобы Илья не доверял им – народ это все крещеный, иных он в дозор не пускал, а многое хотел посмотреть собственными глазами. Ибо виделось ему иначе, чем простому воину, пусть даже в сражениях закаленному.

С малой дружинкой добрался он как-то до передовой заставы. Здесь в вырытой в откосе оврага яме спали вместе воины и кони, отогреваясь собственным дыханием да теплом навоза, что перепревал под ногами. Здесь никогда не разводили огня, а находились неделями, потому у Ильи защипало глаза и дух захватило, когда нырнул он под задубевший на морозе овчинный полог, в едкую духоту заставы.

– Господи! Как вы тута и дышите!

– Ты, батюшка, – сказал пожилой служилый торк, – в разъездах в пургу поезди да в секретах на морозе постой, так и нашей яме обрадуешься.

В темноте и вони, укрываясь овчинами, спали дружинники, согревая телами друг друга. Двое, вероятно только приехавшие с дозора, резали маленькими кусочками сушеное мясо и долго жевали его. Потом один из торков подошел к коню, осторожно вскрыл какую-то одному ему ведомую жилу и припал, как слепень, к крови. Сделав пару глотков, позвал товарища; тот, напившись, дал нескольким каплям крови стечь, чтобы не занести в рану грязь, и залепил ее смолою.

Лошадь стояла все это время, прядая ушами и прислушиваясь, что там происходит с ее шкурой.

– Она не замечает! – засмеялся, увидя удивление Ильи, торк. – Ей не больно. Ах, хорошо! Хочешь попробовать?

– Что ты, пост рождественский! – отшатнулся Илья.

– Ну и что, а нам батюшка пост разрешил. У нас другой еды нету! Вот в Киев придем, будем сладкий хлеб есть, а тут хлеба нет, да и есть его тут нельзя – брюхо скоро заболит.

Торк скалил белоснежные ровные зубы и ничуть не сетовал на ужас своей жизни.

– Воистину вы тяжкий крест несете! – пожалел их Илья.

– Нельзя по-другому. И так, славу богу, есть где от ветра спрятаться. У нас яма хорошая. Иные разъезды прямо в снегу стоят. В снегу и спят. Нужно печенега сторожить. Они скоро на засеку пойдут, черных мужиков имать! Дружинников рубить! Пойдут-пойдут!

– Где, думаешь, пойдут?

И заставщики начинали высказывать свои предположения, по какой дороге двинется конная лава.

В том, что печенеги обязательно пойдут, не сомневался в сторожах никто. Направление предполагаемого удара примерно совпадало по всем донесениям.

– Печенегам хорошо, – говорили провонявшие конской мочой и навозом заставщики. – Они в юртах спят. Им прятаться не надо. А юрта что: взял, сложил, перевез на новое место и опять расставил – тепло, хорошо. Огонь развел – сиди, мясо вари, женка на подушке сидит, песни тебе поет, другая мясом угощает – ай, хорошо.

– А что ж вы к ним не идете? – как-то спросил Илья.

– А мы им не родственники. Они нам кровники. Они наших предков убивали подло! Наши деды за Днепр уходили. Православную веру принимали. Нам к тем печенегам нельзя. Они нас в рабство продадут.

– Нет! – поправляли другие. – Славянина продадут, варяга продадут, а нас лютой смерти предадут. Будут на жерди голого в прорубь опускать, пока совсем в глыбу льда не превратишься… Нам к ним нельзя.

Странствуя по им же когда-то установленным сторожам, Илья так много говорил по-тюркски, что начинал и думать по-тюркски, хотя обычно думал по-славянски. Спасали молитвы. Молился он подолгу и ежедневно по многу раз. Так уж и привык: сел в седло, перекрестился, и пошла в уме церковная служба. Она не мешала ни дорогу примечать, ни думать, ни врага следить…

То, что он владел тюркским языком, был силен и храбр, делало его чтимым среди служилых торков и своих поганых, как называли некрещеных язычников, служивших Киеву. С ним делились всем, что было в скудных запасах, ему поверяли сокровенные мысли о войне и о мире, ему жаловались на князя и слуг его, знали: Илья Иваныч, ежели заступиться не сможет, не выдаст!

В одном улусе, что кочевал вблизи засеки, мирные печенеги принимали заставщиков, мыли их в бане, прожаривали и кипятили в чанах вшивое белье. Клали отдыхать в теплых юртах.

Старый торк, помнивший еще поход Святослава на Итиль, сказал Илье:

– Вы печенега не отгоните, пока у него силы есть! Надо его силы лишить. Надо не дружины и орды их в степи имать, а когда они вежи и коши свои покинут – сенники пожечь. Зимовники пожжете – коням корму не станет, они к морю уйдут… И пока трава не поднимется – назад не вернутся.