Илья Ильф и Евгений Петров - [44]

И это, в сущности говоря, уже было началом конца традиции плутовского романа, которую Ильф и Петров двумя своими веселыми книгами про Остапа Бендера одновременно и обновили и исчерпали для советской литературы. Остап сходит со сцены вместе с другими порождениями эпохи нэпа. В третий раз ему уже не хватит сил сделаться героем романа в прежнем качестве. Да для этого нет больше реальных условий. И хотя авантюристические бендеровские черты мы, вероятно, не раз еще встретим в людях, сам Бендер отныне будет оживать лишь в фельетоне, в смешном рассказе, в судебной хронике не как «великий комбинатор», не как удачливый наследник классических плутов, а всего лишь как оскандалившийся герой происшествия. Не более того!

Заключительная часть «Золотого теленка» оказалась, пожалуй, наиболее значительной. Стремительный бег романа вдруг замедляется. В приключениях наступает пауза, как будто специально для того, чтобы Остап, наконец упрятавший в чемодан заветный миллион, мог оглядеться по сторонам. Сбылись честолюбивые мечты, о которых Остап столько раз высокопарно намекал воображаемой аудитории: «Лед тронулся, господа присяжные заседатели», «Командовать парадом буду я». А командовать-то оказалось и некем! И дело не только в том, что деньги нельзя с выгодой пустить в оборот. Дух стяжательства претил Остапу. Но миллион не сделал его Гулливером, не принес общественного признания, не прибавил веса. Как отмечал после выхода «Золотого теленка» А. Селивановский, у Остапа не появился ореол богача. А в том, что он никогда и не появится, Остап мог убедиться довольно скоро, едва только Корейко выложил перед ним аккуратно перевязанные пачки денег. С поезда Остапа ссаживают, на самолет не принимают. С высокомерием, приобретенным вместе с миллионом, он заявляет: «Я покупаю самолет!.. Заверните в бумажку». Но Остапа даже не слушают.

«— С дороги! — крикнул механик, поднимаясь в кабину вслед за пилотом. Пропеллеры исчезли в быстром вращении... Воздушные вихри вытолкнули миллионеров назад, к холму. С Остапа слетела капитанская фуражка и покатилась в сторону Индии...» Новоиспеченный миллионер получил первый серьезный урок. И где? «У врат великих возможностей». «Частник бедный» оказывается в советском обществе таким же ненужным, нежелательным человеком, как и жуликоватый искатель приключений. Остап может купить бриллиантовый перстень, и шубу на хорьках, и антикварную японскую вазу, и три чалмы на черный день. Он может позволить себе по нескольку раз в сутки обедать, пить коллекционные вина. Деньги не потеряли ценности ни в комиссионном магазине, ни в «Гастрономе», ни в ресторане. Они обеспечили Остапу материальное благополучие. Но это благополучие малого мира. А вот блага большого мира нельзя купить даже за миллион. А ведь, приобретая миллион, он надеялся приобрести еще кое-что, кроме нэпманского жранья. Это был вызов новому миру, попытка утвердить себя как «частное лицо» в обществе, где господствует дух коллективизма. Однако пресса почему-то не торопилась брать интервью у «резко выраженной индивидуальности». «Ура» кричали не Остапу. И вместо фотографий единоличника-миллионера в газетах по-прежнему печатали портреты «каких-то ударников». Завоеватель не имел даже возможности заказать номер в гостинице. Все номера занимали деловые люди. Заполучать комнаты удавалось только с помощью мелкого жульничества, как будто Бендер все еще был плут и пройдоха, без гроша за душой. Правда, малый мир, из которого вышел Остап, продолжал бредить небылицами о миллионных кладах и лежалыми анекдотами о фантастических наследствах и завещаниях. Но разговор о миллионах, случайно подслушанный в поезде, вызывал у Остапа, в его собственном положении неудачливого богача, только глухое раздражение. Добиться успеха отдельно от общества, в роли «частного лица», оказывалось невозможно. В большом мире на миллионы меряли тонны чугуна. Живым, настоящим миллионером тут просто не интересовались, а веселые и общительные студенты политехникума, оказавшиеся с Остапом в одном купе, откровенно от него отвернулись.

Все у них, на зависть Остапу, было другое— другие интересы, другой смех, другое отношение к золоту. Как средство личной наживы и обогащения деньги потеряли над ними свою роковую, губительную власть. Конечно, Ильф и Петров не собирались писать утопический роман и представлять дело так, будто в 1931 году золото вообще утратило всякую реальную силу. Мы знаем строки Николая Асеева, написанные через много лет после «Золотого теленка»:

Еще за деньги люди держатся,

Как за кресты держались люди

Во времена глухого Керженца.

Но скоро этого не будет,—

и знаем роман Бориса Полевого «Золото», героине которого рассказы о мрачной силе золота кажутся устарелой и даже странной сказкой, вроде легенды о голубой царской крови.

Оба эти произведения отражают факты реальной действительности, борьбу старого и нового в нашей жизни. Но уже тридцать лет назад Остап Бендер имел возможность убедиться, что в Советской стране могущество золотого теленочка относительно. Студентам политехникума, молодому заведующему музеем в маленьком среднеазиатском городке Остап и впрямь мог показаться выходцем «из времен глухого Керженца». Помните этого любезного молодого человека в ковровой бухарской тюбетейке на бритой голове, который глубоко страдал из-за того, что Ташкент совсем не отпускал музею кредитов. Уж он-то сумел бы израсходовать с пользой каждую копейку. «Мне бы триста рублей! — восклицает он.— Я бы здесь Лувр сделал!»