Иллюзия отражения - [18]

Их совещание было недолгим.

– Подходи.

Диего наклонился ко мне:

– Дрон, а ты уверен?

– О-хо-хо, – только и выдохнул я, выцепил из пачки сигарету, прикурил, спрыгнул с подножки и вразвалочку пошел к автомобилю и замершим рядом мужчинам.

Да. Я не ошибся. Профи чистой пробы. Ни суеты, ни страха – ни в позах, ни в глазах. Только готовность – отреагировать на любое изменение ситуации. И еще – та же дурина в зрачках у обоих: то ли кураж, то ли – веселая тигриная бесшабашность сильных, у каких опасность вызывает приятное, ни с чем не сравнимое чувство полета.

– Что ты хотел спросить? – произнес тот, что постарше.

– Да о погоде и вообще... Как там в Москве, дождичек моросит?

– Время от времени.

– А грибы пошли уже?

– Угу. Строем. И с песней.

– Алину Арбаеву вы где встретили?

Они переглянулись: отвечать правду, соврать, промолчать? Видимо, никаких прямых инструкций не было.

– А тебе зачем?

– Убили ее.

Тот, что постарше, помолчал, потом произнес:

– Бывает.

Да. Бывает. Но у меня возникло четкое ощущение, что об устранении Арбаевой их не предупреждали. Совсем. Возможно, оно и не планировалось. Вернее, планировалось, но другой командой. Совсем другой. Им неизвестной.

– Александр Алиевич Арбаев уже летит.

– Нам что за дело.

– Это вам сейчас – нет. А в России? Арбаев – не пешка.

Старший только усмехнулся:

– Сейчас другие времена. И где завтра будет Арбаев?

– Стенку зачем покрошили?

– Стенку? Какую?

– Над моей головой.

– Тебе бы, товарищ Дронов, романы писать.

– Писал бы. Но настоящая литература требует досуга и неторопливости.

– Досуга здесь навалом, – сказал другой.

– И люди никуда не торопятся, – поддержал его первый.

– Они нигде никуда не торопятся. Просто – суетятся, – резюмировал я.

– А ты неплохой парень.

– Да и вы ребята – ничего. Зачем драться начали?

– Тебе что-то ответить, Дронов?

– Не нужно.

– Тогда и не спрашивай. И приятелю своему скажи – отключил бы он иллюминацию.

– Раздражает?

– Нет. Напрягает.

– Вы мужчины сдержанные.

– Не всегда. Разойдемся по-хорошему?

– А по-плохому и не получится.

– Да?

– «А коль придется в землю лечь, так это – только раз...» – напел я.

– Невеселый мотив.

– Старенький.

– И вообще – светает. Ты узнал, что хотел?

– Не вполне. Но я – доволен.

– Это радует.

– «Долетайте до самого солнца и домой возвращайтесь скорей...» – снова обратился я к песенной классике.

– А ты веселый парень, Дронов.

– И находчивый, – подтвердил я. – Вам это говорили?

«Двое из ларца» переглянулись.

– Зачем им нам что-то говорить? – наконец сказал один.

– Это да, – подтвердил я. – Солдаты – как дети, убьют – не заметят. – Помолчал, допалил сигарету. – А генералы – тем более. Не говоря уже об адмиралах.

Мужчины промолчали. А что они могли мне сказать? Ничего.

Я сделал рукой «о’ревуар», кивнул на брезент, под которым наличие парашютов угадать было нельзя:

– Попутного ветра, птицы наши, – развернулся и пошел прочь. Не знаю, была моя спина напряженной, нет... Солдаты – как дети...

Когда я подошел к машине и оглянулся, парней ни у машины, ни на обрыве уже не было. Еще через минуту в темной мгле я не увидел даже – угадал темные крылья парашютов. Их поднимало встречным потоком и несло прочь с этого госте-приимного острова.

А на востоке уже занимался рассвет. На Саратоне слишком много огней, чтобы восходом можно было любоваться каждый день. И еще мне подумалось вдруг: рассветы хороши, но людей волнуют закаты, когда знойный день вдруг превращается в странное, сумеречное пространство, и все, что было так знакомо днем, вдруг видится другим, приобретая иные краски и очертания, а то и вовсе теряясь в пространстве ночи... И над всем этим господствуют звезды, напоминая нам о том, что и это пройдет.

Глава 16

Гонзалес развернул автомобиль, и мы поехали домой.

– Хорошо поболтали? – спросил Гонзалес.

– Душевно.

– Узнал что-то новое?

– Скорее старое.

– Да?

– Если какая-то неприятность должна случиться, она случается.

Диего поморщился:

– Еще что-нибудь?

– Из всех неприятностей случается именно та, ущерб от которой больше.

– Ты стал оптимистом.

– Просто устал.

– Поспи. Только скажи перед сном хоть что-то доброе. Не то тебя будут мучить кошмары.

– Мы победим.

– Кого?

– Всех. Так лучше?

– Еще бы. А кто – «мы»?

Я ничего не ответил. Меня сморило, как только я привалился к сиденью. Вот только... Я спал и не спал: чувствовал толчки, скорость, аромат сигары, знал, что еду в машине с Диего Гонзалесом, и в то же время – видел странную церемонию: Диего Гонзалес, в черном камзоле и белоснежных кружевах воротника, с хищной эспаньолкой и при шпаге, стоял на ступенях Прадо испанским грандом, царственно приглашая меня взглянуть на картины кисти Гойи... Но из картин я увидел почему-то только одну: четверо мужчин в треуголках у загона, с ними – женщина, и лица всех четверых прикрыты личинами... И только один, сидящий с краю, – с открытым лицом, и в руке его хлыст. И я попытался всмотреться в его лицо и, кажется, даже узнал, – но нет, очертания расплылись, и вместо этого я услышал вкрадчивый голос: «И ты станешь звездой, или каплей росы, или океаном... Ты станешь всем, чем только пожелаешь, и будешь всегда... Как солнце на небе, как вода в реках, как несокрушимые твердыни скал... Ты станешь всем... всем... всем...»