Иллюзия отражения - [14]

– О нет. Только дюжину пареньков с душами жесткими, как наждак, и массой огнестрельного железа.

– Вы находитесь в цивилизованной стране, господин Дронов, и под защитой закона.

Сказать ему, куда он может засунуть свой закон, если Александр Алиевич Арбаев решит «отвязаться» здесь по-взрослому? Не, не буду. Барон все-таки. Мой ответ покажется аристократу бестактным и не соответствующим истине.

– Вы, кажется, усомнились в силе закона?

– Усомнился, – сокрушенно кивнул я.

– Напрасно. Закон поддерживают вовсе не пушки, авианосцы и пистолеты. Его поддерживает авторитет людей, которые отдают приказы.

– Это ново.

– Господин Дронов, вы в вашей России совсем не уважаете закон, а он есть, смею вас заверить. И потому ни сам Арбаев, ни один из его людей не ступит на землю Саратоны, если не будет выполнять установленные здесь правила. И первое и главное из них – никакого оружия.

– Прямо по Хемингуэю: «Прощай, оружие». Разъяренный Александр Алиевич может и не выполнить эти ваши правила. А человек он скорый на действие и весьма темпераментный. – Я задумался на секунду, добавил: – Видимо, дочь была в него.

– Он ничего не нарушит. Он же человек денег, не так ли?

– Да.

– В случае малейшего отступления от принятых установлений ему будет отказано в деловых контактах. Везде. Повсеместно. И как только его компания станет превращаться в убыточное, раздавленное собственным весом ублюдочное предприятие, он сам станет никому не нужен и не интересен. И в вашей стране тоже. Улавливаете мысль?

Я кивнул.

Не знаю, что побудило Данглара задать следующий вопрос: то ли мой рассеянный и усталый взгляд, то ли общая понурость, что присутствовала в облике моем теперь, на самой окраине ночи.

– Скажите, господин Дронов, вы любите Саратону?

– Мне здесь тепло.

– О нет. Вы поняли, что я имею в виду.

– Один мудрец сказал некогда: «Когда дворец блещет убранством, поля засоряют сорники и житницы стоят совсем пустые. И надевать при этом яркие наряды, носить отборные клинки, чревоугодничать, купаться в роскоши – это зовется воровской кичливостью».

Данглар поморщился:

– Таков мир, нет? А сказано красиво. Наверное, кто-то из францисканцев?

– Нет. Лао-цзы.

– Значит, мир таков всегда и везде. «И ничего нет нового под солнцем». Вас это занимает?

– Время от времени. Когда случается что-то, что я хочу и не могу для себя объяснить.

– Например, самоубийство молодой, красивой девушки, для которой этот мир – свой? – Барон Данглар повел рукой над сияющей Саратоной.

– И это тоже.

– Размышления над Лао-цзы, Монтенем, Ларошфуко, Паскалем, как и над Библией, я для себя оставил на пенсионные годы. И вам советую. Трудно жить, постоянно тревожа себя поминанием несовершенства мира, если вы не философ или не монах. А вы ведь не монах, господин Дронов... Пройдемте в гостиную.

Префект усадил меня за стол, сел напротив, выудил из папки бумагу, пододвинул мне:

– Полагаю, вы знаете, что это такое. Вам запрещено покидать Саратону до особого распоряжения. Распишитесь снизу. И пожалуйста, не делайте попыток ускользнуть с острова. Хотя вы здесь всего полгода – но должны уже осознать: э т о т остров контролируется очень хорошо.

– А как же за девушкой не уследили? – не удержался я.

Ален Данглар промолчал. Бледная голубизна его глаз сделалась словно дымчатой, и смотрел он сквозь меня – спокойно и безразлично.

Я пробежал глазами документ и расписался.

– И поверьте: вашей жизни ничто не угрожает. А уж Арбаев или его подручные – и подавно. Можете не беспокоиться. Те, кто отдает приказы, – барон сделал соответствующую паузу, – привыкли к тому, что они выполняются беспрекословно.

Ну да. Беспрекословно. И – никак иначе. Кто-то приказал Арбаевой стать звездой – и она спрыгнула с крыши. Так что можно не беспокоиться. Совсем.

Глава 12

Жизнь такова, что любое событие или явление, каким бы страшным или шокирующим оно ни показалось нам в самом начале, со временем превращается в нечто обыденное. Люди привыкают и к красоте, и к уродству, но считают притом, что все, чем наградил их Господь – здоровьем, собственностью, благополучием, – правильным и законным. Как и то, что это теперь навсегда. А любую свою потерю или даже расхождение жизни окружающей с той, какую они для себя выдумали, полагают тяжкой и горькой несправедливостью. Таков мир.

Саратона жила своей жизнью. Возможно, происшествие и смутило кого-то своей жестокостью или, скорее, своим несоответствием устоявшемуся миру Саратоны – праздному и роскошному... Это длилось уже не одно десятилетие, отчего и роскошь, и праздность выглядели здесь не излишествами вовсе, а как бы частью природы. Гибель Арбаевой если и могла притушить танцующий ритм ночной Саратоны, то лишь на минуту, какая в теплой ночи ощущается лишь как мгновение; потом все пошло своим чередом.

А я шел по улице и размышлял. Мысль о том, что любое событие жизни подготовлено всей твоей жизнью предыдущей, как и тем, насколько ты был отважен, целеустремлен и самоотвержен, не окрыляла. Потому что часто в стремлении к какому-то достижению или тому, что этим достижением мнится, человек пренебрегает той жизнью, какая есть, а в худшем случае – наступает на горло и собственной песне, и окружающим. И жалуется потом, что ему «трудно дышать в этом затхлом мирке».