Иллюзия любви. Ледяное сердце - [5]

— В таком случае — Ярослав Первый! — Подражая особам благородных кровей, Семён надменно, прямо-таки по-царски вздёрнул подбородок.

— Да-да, точно так! — Оценив шутку, интеллигент негромко рассмеялся, и кругленькие стёклышки его очёчков мелко задрожали. — А знаете что, Ярослав Первый, может, нам и правда сгонять коночек-другой в картишки? Жуть как надоело глазеть в окно.

— Вы считаете, стоит? — Перекладывая ответственность принятия окончательного решения на потерявшего бдительность собеседника, Семён похлопал пальцами по нагрудному карману рубашки, в котором лежали карты.

— А что, есть предложения лучше?

— Да, собственно, никаких…

Набрав воздуха в грудь, Семён развёл руки в стороны и громко выдохнул, наглядно демонстрируя своё полнейшее согласие. Боясь спугнуть благодушный настрой потенциального кошелька, Семён ещё несколько секунд помедлил, а потом, как бы нехотя, подчиняясь исключительно желанию Вячеслава Павловича, растянул горловину вязаного свитера, запустил руку в карман рубашки и двумя пальцами вытащил почти новую колоду.

— Во что будем играть? Очко? Покер? Подкидной? — Он открыл упаковку и стал неторопливо перемешивать колоду, подталкивая указательным пальцем то и дело неловко выскакивающие карты.

— Нет, это всё не для меня. — Глядя на не слишком умелые движения рук юноши, Вячеслав Павлович невольно расслабился: возможно, дилетантом мальчик и не был, но профессионализмом, похоже, тут и не пахло. Знаете, Ярослав, меня не привлекают игры, в которых всё зависит от слепого случая. Как говорится, против фарта интеллект бессилен. Мне нужна игра мысли, полёт фантазии, в конце концов, математический расчёт. Вытаскивать картинку из колоды и ждать, что тебе повезёт, — не вижу в этом никакой привлекательности. Вот расписать пульку — другое дело.

— Это… конечно, но вдвоём пульку не распишешь, — пушистые ресницы Семёна наивно хлопнули, — а звать в компанию кого попало…

Услышав в голосе паренька колебание и опасаясь, что он вот-вот передумает и откажется от партии, за которой и впрямь неплохо скоротать час-другой, Вячеслав Павлович обеспокоенно поднял глаза.

— Да что вы, Ярослав, пустое! — скороговоркой пробормотал он и небрежно махнул своей толстенькой ладошечкой. — Зачем же всё видеть в тёмных тонах? Вероятно, вы не очень сильны в преферансе: загнать кого-то в гору в одиночку невозможно, поверьте мне на слово, уж я точно вам говорю.

— Вы так думаете?

— Да тут и думать нечего.

— Ну, если вы так считаете… — Семён медленно провёл рукой по тёмной волнистой чёлке и тут же боковым зрением увидел, как, получив условленный сигнал, из-за дальнего столика поднялся Стас, его институтский приятель, и направился в их сторону.

— На ком бы нам с вами остановиться? — интеллигент задумчиво поправил на переносице очёчки. — Как я рад, как я рад, что сыграю в Сталинград… — нараспев произнёс он, обводя взглядом полупустой зал ресторана.

— И-извините, м-можно у вас разжиться с-салфеточками? — Отчаянно заикаясь и старательно вытягивая шею, Станислав возник перед их столиком по всем правилам театрального мастерства, неожиданно и эффектно.

— Салфеточками? — Вячеслав Павлович окинул фигуру худенького заики оценивающим взглядом. — Отчего ж нельзя — можно, вот, пользуйтесь, пожалуйста. — Взяв стаканчик за край, он пододвинул его к Станиславу и, не зная, на что решиться, вопросительно посмотрел на Семёна.

По всей видимости, запас энергии пухлого интеллигента иссяк ещё на стадии оформления идеи, потому что, неуверенно поглядывая на Семёна, он переминался с ноги на ногу, покусывал толстые колбаски вишнёвых губ, усиленно сопел, но так и не отваживался задать сакраментального вопроса.

Понимая, что тянуть дольше нельзя, ибо пребывание заикающегося искателя салфеточек в зоне досягаемости толстого тюти не может длиться бесконечно, Семён взял инициативу в свои руки.

— Скажите, вы не в курсе, ничего не слышно относительно того, когда объявят посадку на Ленинград? — Пододвинув стаканчик ещё ближе к краю, Семён бросил вопросительный взгляд на Стаса и, покосившись на Вячеслава Павловича, увидел, как тот, благодарно заблестев глазами, мелко-мелко затряс обвисшими брылями толстых щёк.

— Н-не знаю, не так давно об-бъявляли, что рейс переносится ещё н-на-а два часа.

Войдя в роль, Стасик настолько правдоподобно начал спотыкаться на словах, что Семёна разобрало необоримое желание рассмеяться. Стараясь удержаться, он прикусил губы, но Стас изощрялся всё больше. По всей видимости, одного напряжения шейных мышц ему показалось недостаточно, и, вероятно, чтобы образ вышел более естественным, он принялся подёргивать губами, никак не желавшими расклеиваться и выдавать нужный звук.

— Я здесь с д-двух часов сижу. — Моргнув, Стас мучительно напряг мышцы лица с такой достоверностью, что Тополь невольно поймал себя на том, что он сам тянет шею вперёд, будто пытаясь помочь бедняге преодолеть сложное для произношения место.

Нет, по Горюнову точно плакала Щепка, ну, или, на худой конец, Щукинское, потому что импровизировал он на ходу, легко и, что самое главное, безо всякого напряжения.

— Скучища смертная, и с-с-сколько нам здесь ещё куковать — н-неясно. Вон, за окном с-снежище-то какой. — Стас махнул рукой в сторону толстых стёкол, отделяющих уютный зал ресторана от взлётного поля, по которому, подёргиваясь сечёными больничными бинтами, вилась мелкая колючая позёмка.