Иллюзии Доктора Фаустино - [86]

Читатель не забыл, конечно, о главном действующем лице вступления – о рассказчике всей нашей истории. Позволю себе напомнить о нем: это славный дон Хуан Свежий, племянник знаменитого священника, «Не нашла ли Мария защиту у этого человека? Не уехала ли она с ним в Америку?» – подумает догадливый читатель.

Проницательный читатель, вероятно, так и подумает, но дон Фаустино до этого не, додумался. Да и трудно было предполагать такое: у дона Хуана Свежего был один-единственный родственник – священник Фернандес, – но и тот умер, сам он никому не писал, ни с кем из бермехинцев не поддерживал никаких отношении – не мудрено, что все о нем забыли, и дон Фаустино тоже.

Доктор занялся розысками лиц, которые могли иметь хоть какое-то отношение к Марии, и вот что удалось установить: он узнал, что Хоселито в четыре года остался круглым сиротой и его взяли в приют, что у матери Хоселито лет за пятнадцать до его рождения был сын, который уехал в заморские страны, и пять десятков лет о нем никто ничего не слышал. Доктор не знал, однако, что старший брат Хоселито стал там миллионером и потом возвратился на родину.

Мы уже говорили, что дон Фаустино неоднократно обращался к отцу Пиньону по поводу Марии, однако тот отказывался что-либо сообщить о ней, хотя наверняка знал о ее местопребывании. Но наконец в одном из последних писем священник сам заговорил о Марии:

«Опасаясь, что ты из чувства честолюбия или по молодости лет и нетерпимости станешь презирать или даже ненавидеть ее за темное происхождение, она покинула тебя.

Она до сих пор держится этого решения, хотя по-прежнему любит тебя. Вероятно, она питает надежду соединиться с тобою в лучшем мире.

Бедняжкой владеет странная мысль, мало угодная богу. Но бог простит ее, как, надеюсь, простит и меня за мою снисходительность к ее безумству. Ведь я так люблю ее. Мария продолжает верить, что ты и она всегда любили друг друга в других своих существованиях, что ваши души всегда были и будут связаны, и та жизнь, которой вы сейчас живете, – это испытание для вас обоих. Она уверена, что в тебе имеется нечто такое, что не есть ты, нечто чуждое твоему существу, твоей душе, но принадлежит только твоей плоти, воздуху, которым ты дышишь, среде, которая тебя окружает. Эта материальная оболочка, и среда, и общество мешают вашей вечной любви.

Поддавшись чувству неодолимой тяги к тебе, она стала твоею. Теперь она боится снова увидеть тебя. Боится, чтобы какой-нибудь печальный случай не разрушил союз ваших душ, не вызвал отчуждения и вражды. Она верит в то, что союз этот будет вечен, и боится вечного разрыва. «Лучше не видеться с ним, – говорит она, – не наслаждаться его обществом, не принадлежать ему в этой жизни, чем испытать вечный разрыв».

И все же Мария уповает на счастливый случай, лелеет надежду соединиться с тобою еще в этой жизни, не опасаясь вечного разрыва. Это может произойти только тогда, когда ты испытаешь горечь разочарования, когда скорбь очистит твою душу, когда иллюзии, которые слепят тебя и смущают, развеются, сгинут».

Так говорил отец Пиньон в своем последнем письме, и это были единственные сведения, полученные доном Фаустино. Он по-прежнему жил в Мадриде; днем находился в присутствии, исполняя роль писаря – да и писарь из него был неважный, – а по вечерам ходил из гостей в гости, играя роль беспечного франта. Оставаясь дома, наедине с собою, он был философом, поэтом, честолюбивым мечтателем. Он продолжал любить поэтический образ своей Вечной Подруги, сохранившийся в его душе, но ни за что не согласился бы променять на реальное обладание красивой и любящей его женщиной все свои иллюзии, которые он отнюдь таковыми не считал.

XXVIII Кризис

В это время в Мадриде случилось событие, которое вызвало сенсацию в высшем аристократическом обществе. Все газеты писали об этом.

Маркизу де Гуадальбарбо наскучило жить в Париже и в Лондоне, и он вернулся в город, на гербе которого красовались медведь и земляничное дерево. Старый дом был перестроен, переоборудован и роскошью внутреннего убранства и элегантностью внешнего вида напоминал теперь настоящий дворец. Дорогая мебель, прекрасные картины, мраморные и бронзовые скульптуры, японский, севрский и саксонский фарфор, редкостные французские эмали, редкие книги в роскошных переплетах – все это и многое другое, всего не перечислишь, с большим вкусом и с тонко продуманной небрежностью было расставлено и выставлено в обитом красным шелком кабинете и в многочисленных залах, украшенных позолотой и фресками работы искусных мастеров.

При этом дом не выглядел складом дорогих вещей, как у иных хозяев, демонстрирующих свое богатство и тщеславие, но лишенных чувства подлинной любви к красивым и дорогим предметам, которое и придает им живую душу. Здесь все выглядело так, будто какая-то добрая фея холит их, нежит и придает им вид живых существ. В каждом произведении искусства, в каждом украшении и даже в самом воздухе ощущалось присутствие, след, рука доброго покровителя домашнего очага. Казалось, он омывает всю эту обстановку чудесным, мягким светом и придает ей какой-то сказочный аромат. Растения выглядели здесь еще более зелеными и свежими, а цветы – еще более яркими и красивыми, чем в саду или в парке. Со всем этом было проявлено столько изящества, такта и вкуса, что всякий угадывал присутствие умной, красивой и благородной женщины.