Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - [136]

— Опять не уложимся в обеденный перерыв, — сетовал Крепышев.

Мы стояли в конце хвоста, особенно длинного по пятницам и понедельникам, будто большинство обедало только в эти дни.

— Э, да сегодня пятница, братцы!

— Только сообразил?

Смех, шутки, похлопывания по плечу.

Они не играли в «начальников» — вот что было самой привлекательной их чертой. Открытые, простые ребята — подходи любой.

Вряд ли кто из старожилов мог вспомнить Френовского, Кривонищенко или Грингера сидящими за общепитовским столиком. Правда, каждый из них имел возможность обедать дома, поскольку жил рядом, но дело, конечно, не в этом. Просто члены бывшего правительства старались избегать ситуаций, грозящих затушевать грань, отделяющую их от простой публики. И хотя «железная пятерка» оказалась чужда кастовых предрассудков, воспитанный в старых традициях институтский народ долгое время с большим подозрением относился к идее стирания этой грани.

Но время шло. Кое-кто из удержавшихся в институте «бывших» уже обедал в столовой вместе со всеми, кто-то решался заговорить с центурионами между делом, на ходу, в коридоре, садился в их автомобили, откликаясь на предложение довезти до метро. Словом, на смену тайному правительству Френовского пришли люди, удачно противопоставившие старому стилю свой, новый, современный стиль. Некоторые методы они переняли у предшественников, но стиль, безусловно, был новый. Они свободно болтали в столовской очереди, в открытую договаривались о разделе сфер влияния, открыто предупреждали своих противников, которых почти не осталось, о грозящих им бедах, хотя в особо ответственных случаях использовали все те же тонкие, хорошо отработанные и зарекомендовавшие себя, безотказно срабатывающие, замаскированные приемы.

— Надо подносы взять, — сказал Валеев.

Нетрудно догадаться, к кому относилась эта реплика. Подносы всегда приносил «седьмой», «восьмой» или «девятый». Я подошел к столику, взял семь чистых подносов и вернулся в очередь.

— Завтра поедем? — спросил Лева.

— Поздно.

— В прошлый раз не поехали, — сказал Лева, — а сосед целую корзину привез.

— Их уже две недели назад не было.

— Так ведь потеплело…

Могут спросить: почему не  в ы, хорошие, наверху, а  о н и, плохие? Почему не вы, умные, все понимающие, руководите ими, а они, глупые, бездарные, как вы утверждаете, вами руководят? Вы все только критикуете и тихонько недовольство свое выражаете, а почему сами в стороне?

Что ответить на это? Пожалуй, только одно: не можем сами. Не знаем как, не умеем. Нет еще среди нас таких, кто бы мог. Базанов? Но ведь он был совсем для этого не приспособлен. Базанов — прирожденный исследователь. У него мозг устроен совершенно иначе. Рыбочкин? Прекрасный работник, но какой из него администратор? На Брутяна и Кормилицына еще меньше надежд. Я? Тоже не могу. Не хочу. Боюсь. У меня больной желудок, слабые нервы, я не сумею отрелаксировать такое количество напряжений. Вот если бы структура жизни стала тоньше, еда деликатней, а нагрузки — менее грубыми, тогда попытался бы, может, попробовал.

Какая чушь лезет в голову! Может, потому, что пятница — канун  т о г о дня?

Не нужно отчаиваться, — говорил я себе, — то, в чем мы сегодня так нуждаемся, постепенно дойдет, накопится, созреет. Как яблонька вырастет и даст плоды. А пока слишком маленькая она, вот и не плодоносит. Груш, слив, рябины полно, а яблок совсем нет. Бывают же такие неурожайные годы.

Не то чтобы Базанов, Рыбочкин или я дали себе зарок не играть в определенные игры. Базанов пытался. Было у него такое поползновение. В последнее время он почти ничего не читал, не следил за журналами, и меня удивило упоминание о монографии Дюльмажа в его санаторных записках. Он словно бы решил стать как все, ничем не отличаться от Крепышева, Левы Меткина, Валеева. Как ребенок, пытающийся подражать взрослым, Виктор начал с того, что перестал заходить в читальный зал, и это лишний раз подтверждало наивность намерений многоопытного профессора. В институтской библиотеке занимались обычно аспиранты и научные сотрудники, начинающие свою карьеру, надеющиеся что-то узнать, чего-то достичь, руководители групп и старшие научные сотрудники, непосредственно отвечающие за темы. Руководители отделов, лабораторий, никто из тех, кто призван был осуществлять общее руководство, обычно читальным залом не пользовались. Не потому, что ленились. Просто им было не нужно. Довольствовались неиссякающим потоком материалов, попадающих в кабинет на рабочий стол в виде аннотаций, отчетов, проспектов зарубежных фирм, — теми плавающими сверху пенками, которые позволяют судить обо всем, ничего не зная, держать нос по ветру.

А его неудачная, нелепая попытка организовать отдел? Базанова словно подменили. Вдруг развил бурную деятельность, толкался в дирекции, мелькал там и здесь, заискивал, выпускал когти, суетился. Словно речь шла о последней попытке выжить, выстоять, взять у жизни свое. Бессмысленный реванш, ничего ему не сулящий. Будто до конца хотел из себя вытравить себя самого.

В роли администратора Виктор выглядел комически, и, кажется, не одному мне было ясно, что после всего случившегося, после создания штрафной лаборатории поисковых исследований его затея обречена на провал. Пожалуй, это понимали все, кроме Базанова. Он был полон энтузиазма. Или продуманно шел на самоуничтожение во имя воскрешения в новом качестве?