Иллюзии. 1968—1978 (Роман, повесть) - [114]

Убить слона, продлить время релаксации, свести к нулю потенциал взаимодействия Леннарда-Джонса, от которого теперь никакого толка, никакой пользы…

Я почувствовал сильное жжение в груди, головокружение и слабость. Испугался, что опять потеряю сознание. Последний раз это случилось перед отъездом. Даже не понял тогда, что произошло. Открыл глаза и обнаружил, что лежу на полу. Не хватает свалиться на дорожке парка.

Добрел до лавочки, сел. Лоб покрылся холодной испариной. Между этим и тем стала ощутима граница — туго натянутая пленка. Потерял точку опоры, навалился всей тяжестью. Стоило ей порваться, и я бы рухнул туда. Но пленка выдержала. Ветерок холодил тело.

Я боялся пошевелиться, испытывая теперь только слабость, страх и жалкое состояние беспомощности.

Просидел на скамейке, наверное, полчаса. Никого вокруг. Гнусная тусклость садовых ваз, клумб, цветов, пирамидальных тополей постепенно переплавлялась в тихое очарованье южной природы, в волнующе строгую геометрию парковой архитектуры. Будто кто-то тер пальцем по мокрой рыхлой бумаге, снимал слой за слоем, пока под грязными катышками не обнаружилась яркая переводная картинка. Голубело море, краснели цветы, желтел песок под ногами.

Отпустило. Стало легче дышать. Лоб высох. Подсохла рубашка. В воздухе вновь потеплело.

Я поднялся и медленно побрел к столовой.

За нашим столом пустовало только мое место. Полоса солнечного света, обычно лежавшая на скатерти, пока мы ждали официантку, и по диагонали разделявшая ее как бы на две половины — женскую и мужскую, теперь сползла на пол.

— Что-то вы сегодня опаздываете.

Старая большевичка Клавдия Николаевна Ярлыкова, соседка слева, укоризненно качала головой.

Место уехавшей вчера Эльвиры напротив меня заняла новая девушка. Ее прямые рыжеватые волосы были заплетены в толстую короткую косу, огромные, как у косули, глаза тонко обведены тушью. Потупившись, она ела совершенно бесшумно, точно боялась обратить на себя внимание.

Клавдия Николаевна поджимала губы, глядя на ее туго обтянутую кофточкой грудь, а мой сосед справа, ответственный работник министерства Серафим Гаврилович Хвостик, оживленно болтал, чего с ним обычно не случалось.

— Мы тут на ваш компот покушались, — дежурно шутил и посмеивался он.

Я удивился, не обнаружив Бунцева рядом. Но не только Бунцева — в столовой вообще, кроме нас, никого не осталось.

Точно в пламени пожара, светились за окнами осенние деревья парка. Раскалялась земля, полыхало небо, и только двойные стекла, казалось, мешали услышать шорох опаляемых листьев, потрескивание сгорающих сучьев.

— У нас новая соседка.

Серафим Гаврилович поерзал на стуле.

— Ее зовут Оля.

Заместительница Эльвиры подняла глаза от тарелки, взглянула на меня, едва заметно улыбнулась, не размыкая губ.

— А это, — продолжал он знакомить нас, — Виктор Алексеевич, доктор наук, профессор.

Последние слова Серафим Гаврилович произнес с особым удовольствием, будто они и ему придавали дополнительный вес.

— Так что за нашим столом находится теперь самый юный пациент санатория.

— И самый старый, — добавила Клавдия Николаевна, с трудом вставая со стула. — Эх, что-то засиделись мы нынче.

Серафим Гаврилович тоже поднялся.

— Приятного аппетита! Правда, компот сегодня невкусный. Иначе бы я съел и свой и ваш. По рассеянности. Ха-ха!

— Так и видишь его в большом кабинете за огромным письменным столом, — сказал я, когда Клавдия Николаевна и Серафим Гаврилович отошли.

Оля снова подняла на меня свои огромные глаза.

— Серафим Гаврилович — ответственный работник министерства.

— Бывший, — заметила Эльвирина заместительница.

У нее оказался приятный, чистый голос.

— То есть как?

— Он на пенсии.

— С чего вы взяли?

Оля не ответила. Только теперь я увидел на безымянном пальце ее правой руки массивное, старинное кольцо, похожее на обручальное.

Компот действительно оказался водянистым. Мы поднялись из-за стола. Джинсы плотно обтягивали ее маленький зад, облегали узкие бедра и далее свободно спадали вдоль стройных, длинных ног. У нее была фигура богини.

— Как это вы умудрились, милая Ольга, попасть в сию печальную обитель? — задал я вопрос, который должен был задавать ей каждый.

— Почти случайно. Мое сердце в порядке.

Мы вышли на свежий воздух. Касаясь разогретых каменных плит, солнечные лучи вскипали, точно масло бросали на раскаленную сковородку или разогретый утюг касался влажной материи.

— Где же вас поселили?

— Там. — Она указала на главный корпус.

— Значит, мы живем рядом. Я на третьем этаже. А вы?

— Тоже.

— Приятная неожиданность. С какой-нибудь древней старушкой?

— Одна.

Она недоуменно пожала плечами.

Чья-нибудь дочка, — подумал я. — Этого достаточно, чтобы в девятнадцать лет ездить по санаториям со здоровым сердцем и жить в отдельной комнате.

— Да, — сказала Ольга с улыбкой, точно читая мои мысли. — Вы угадали. Мой отец занимает ответственный пост. Но, в отличие от нашего соседа по столу, он — реальная, действующая фигура.

— Почему вы решили, что Серафим Гаврилович — не действующая фигура?

— Здесь все такие.

— Как вы легко судите о людях!..

— Не волнуйтесь. Вам нельзя. Хотите повторения приступа?

— Все-то вы знаете, — буркнул я.