Илиада капитана Блада - [8]

— Может быть, у них ссора с Лавинией?

— Нет, папа, она все время твердит, что Лавиния ее лучшая подруга, и запрещает мне отзываться о ней неуважительно. Да они и сейчас вместе. Щебечут.

— Лучшая подруга, — тихо повторил полковник, откидываясь на спинку кресла.

— Можно было бы подумать, что она обиделась на нее. Только зная щепетильность Элен, я ее драгоценную Лавинию стараюсь даже намеком не задевать, наоборот восхищаюсь ее красотой и другими достоинствами.

— А ты не пробовал просто объясниться с Элен? В отношениях с женщиной это самый короткий путь, но, правда, почти всегда безнадежный. Будь это сестра или даже мать.

— Она все принимает в штыки. Такое впечатление, что я стал ее врагом или она узнала обо мне что-то ужасное.

Они немного помолчали. Утреннее солнце играло на корешках книг, на бронзовом плече воинственной Артемиды, на золоченом форштевне небольшой модели парусника — первого и незабываемого корабля молодого капитана Блада.

— Насколько я знаю, ты завтра на «Саутгемптоне» пойдешь в Тортугу?

Энтони молча кивнул.

— Если разлука лечит любовь, то и на эту пустяковую размолвку она должна как-то подействовать. Будем рассчитывать, что самым благоприятным образом.

Энтони снова молча кивнул.

* * *

На следующий день сэр Блад вместе с дочерью — она уже достаточно пришла в себя после приключения на прогулке — отправились проводить Энтони в море. Это было семейной традицией, неукоснительно соблюдавшейся, хотя бы плавание представляло собой ничем не примечательный рядовой рейд.

Разумеется, явилась и Лавиния, а с нею еще несколько приятелей и приятельниц. Если бы она явилась одна, это выглядело бы и странно, и вызывающе. К счастью для нее, оставленное отцом богатство позволяло ей иметь при себе достаточное количество людей, готовых сопровождать ее куда и когда угодно.

Таким образом, у трапа «Саутгемптона» собралось небольшое светское общество, служившее объектом соленых матросских шуточек.

Лавиния попыталась несколько раз вступить в беседу с молодым лейтенантом, но помешало ей то, что он, во-первых, разговаривал с отцом, от которого получал соответствующие случаю наставления, а во-вторых, внезапное и острое желание Элен поблагодарить свою любимую подругу за принятое ею участие в ее, Элен, болезни. Преодолеть эти два препятствия юная плантаторша не смогла, несмотря на всю свою природную решительность.

Проклиная про себя внезапно прорезавшуюся чувствительность обычно столь сдержанной подруги, стараясь отвечать на ее страстные излияния хотя бы отчасти приятной улыбкой, Лавиния наблюдала, как лейтенант Блад поднимается на борт своего корабля. Таким образом, возможность для решительных действий откладывалась как минимум на две недели, что заставляло Лавинию, не привыкшую слишком долго ждать исполнения своих желаний, пережить приступ ярости.

Когда Лавиния, искусав свои тонкие нервные губы (единственная часть облика, слегка нарушавшая общее совершенство), распрощавшись с Элен, отбыла домой, от оживления и болтливости Элен не осталось и следа. Она в молчаливой задумчивости села в коляску рядом с отцом. Свой зонтик она рассеянно держала таким образом, что он совершенно не защищал от солнца, палившего уже со всей своей тропической беспощадностью. Коляска тронулась. Полковник, давший себе слово подождать с расспросами и вообще со всеми и всяческими разговорами до дома, не удержался.

— Ты напрасно так огорчилась, ничто ведь не мешает тебе навестить Лавинию хоть сегодня вечером.

Элен с нескрываемым удивлением посмотрела на отца:

— Я не понимаю, папа, о чем ты говоришь.

— Может быть, я ошибаюсь, но мне показалось, что расставание с братом огорчило тебя значительно меньше, чем прощание с подругой.

Элен несколько секунд изучающе рассматривала сэра Блада — он не шутил. До нее постепенно дошло, что своим поведением на пристани она дала основания для подобных вопросов. Но говорить по существу она была сейчас не в силах, даже с отцом — человеком, которого она бесконечно уважала. И она применила обычный в таких случаях женский аргумент:

— Ах, папа, ты ничего не понимаешь!

Некоторое время они ехали молча, и только у самых ворот губернаторского дворца сэр Блад сказал:

— Ты знаешь, Элен, я человек не злопамятный, но о некоторых вещах предпочитаю не забывать никогда.

— Что ты имеешь в виду, папа?

— За сколько фунтов Лавиния в свое время продала тебя мне?

Элен глубоко вздохнула и отвернулась.

— Сейчас дело не в этом.

— Я был бы рад ошибиться, — сказал полковник, выбираясь из коляски.

* * *

Когда ярость Лавинии оттого, что ей не удалось напоследок поговорить с Энтони, начала стихать, она вдруг с удивительной отчетливостью поняла, отчего ей, собственно, это не удалось. Она вспомнила странное суетливое поведение Элен. Чтобы она, воплощенное благородство, спокойствие и уравновешенность, рассыпалась в примитивных слащавых благодарностях?! Ах ты улыбчивая фея с голубыми глазами! За все годы знакомства Лавиния не могла вспомнить за ней привычки заискивающе заглядывать в лицо. Эта бывшая рабыня, купленная за три с небольшим фунта, найденная в толпе грязных сенегальских негров, всегда очень заботилась о своей осанке. Только чрезвычайные причины могли заставить ее так изменить стиль своего поведения. Она не хотела, чтобы ее «лучшая подруга» поговорила с ее братом. Она боялась, что этот разговор принесет «лучшей подруге» успех. И этот пират-расстрига с нею, конечно, в сговоре.