Илиада капитана Блада - [18]

Короче говоря, юноша испытывал классические муки ревности, оригинальность его положения заключалась в том, что испытывать их он ни в коем случае не имел права. Вернее говоря, не имел права отдавать себе отчет, что именно он испытывает. И более философская голова в этой ситуации могла пойти кругом, что же говорить о молодом неискушенном офицере?!

Наконец лежать ему стало совсем невыносимо. Энтони вскочил и, не зная, что подражает в этом отцу, стал расхаживать по комнате. Окна ее выходили в парк, в тот самый парк, где накануне происходила беседа заговорщиков — Лавинии и дона Мануэля.

На душе у Элен тоже было очень неспокойно. В отличие от Энтони она прекрасно понимала, что с нею происходит, но от сознания того факта, что она страстно, безысходно влюблена не в кого-нибудь, а в своего брата, на нее нападало отчаяние. Она догадывалась, что если между нею и Энтони что-то произойдет, то это очень удивит и огорчит отца. Она слишком любила его, чтобы думать о возможности такого огорчения спокойно. Ей не хотелось быть неблагодарной, а именно так оценивала она свою влюбленность в Энтони, после всего, что для нее было сделано в доме Бладов. Она никогда бы не позволила своему чувству проявиться, постаралась бы похоронить его в своем сердце, когда бы не «лучшая подруга». Отдать Энтони ей Элен была не в силах. Данное Лавинии слово жгло ее. Она понимала, что участвовать в разрушении собственного счастья она не сможет, но и нарушить данное Лавинии слово она тоже не считала возможным. А просто наблюдать со стороны, как Лавиния будет плести вокруг Энтони свою паутину, было выше ее сил. Надо было что-то предпринять. Но все, что приходило ей в голову, могло только усугубить ситуацию.

Обуреваемая всеми этими мыслями, Элен вышла в парк.

Энтони, увидев ее в окно, перестал мерить шагами комнату. Вид прогуливающейся сестры вызвал у него желание действовать. В конце концов, он был офицером, человеком решительного действия. Ему более, чем кому-нибудь другому, невыносимо было пассивно валяться на диване или, заламывая руки, слоняться от стены к стене.

Итак, решив поговорить с сестрой, лейтенант быстро спустился вслед за нею в парк. Сэр Блад тоже стоял у окна и отлично видел, как его сын Энтони, широко ступая по присыпанной гравием аллее, догоняет свою сестру, которая под защитой белого легкого зонтика направляется к той оконечности парка, откуда открывается отличный вид на город и бухту.

— Элен!

Она обернулась и остановилась, выжидательно глядя.

— Я хотел с тобой посоветоваться. — Энтони тяжело дышал из-за того, что пришлось пробежаться по жаре.

— Я слушаю тебя.

— Понимаешь, я подумал, что было бы неплохо пригласить к обеду дона Мануэля, ему, надо думать, тоскливо одному вечерами.

Элен пожала плечами:

— Пригласи.

— Но, с другой стороны, не слишком ли много внимания оказывается испанскому дворянину в доме британского губернатора? По-моему, у лорда Лэнгли уже создалось такое впечатление.

— Энтони, я тебя не узнаю, давно ли ты стал думать о таких вещах?!

— То есть ты настаиваешь на его приглашении?

— Я просто хочу сказать, что человек, спасенный кем-либо от гибели, никогда не будет осужден за внимание к своему спасителю. И это все, что я хочу сказать.

— Спаситель, спаситель, — пробурчал Энтони, — я уже начинаю слегка сожалеть, что стал объектом для проявления его благородства.

— Не сделался ли у тебя удар от солнца, братец? Что ты такое говоришь?!

— Я так и знал, что ты встанешь на его сторону!

Элен дернула плечом и пошла дальше по дорожке. Энтони догнал ее в несколько шагов и остановил, схватив за локоть.

Элен посмотрела на его возбужденное, раскрасневшееся лицо.

— Ты сходишь с ума, Энтони. Что с тобой?!

— Что со мной, что со мной?! — Энтони нервно усмехнулся.

— Я вижу, что ты охвачен какими-то странными мыслями.

— Что ты хочешь сказать, сестрица? — с несвойственным ему ехидством спросил лейтенант.

— Что истинное благородство души испытывается чувством благодарности. А тебя, насколько я вижу, это чувство гнетет.

Брат склонился в ироническом поклоне.

— Думаю, вы попали в самую точку, мисс, разбирая обстоятельства моей сердечной смуты. Да, причина всех моих переживаний именно оно — чувство благодарности. Вернее сказать, размышления о том, насколько далеко следует заходить в следовании ему.

Сказав это, лейтенант резко развернулся и решительно направился к дому.

До Элен постепенно стал доходить смысл сказанных слов. Она даже попыталась окликнуть его, но горло перехватило от волнения. Ей пришлось присесть на выступ скалы, чтобы отдышаться и привести свои мысли в порядок. Еще раз, по возможности холодно, взвесив суть сказанного братом, она пришла к выводу, что это было не что иное, как признание. Может быть, не полное, слегка завуалированное, но тем не менее это было оно.

Когда минут через двадцать Элен, более-менее совладавшая со своими нервами, вернулась в дом и попыталась разыскать Энтони, чтобы закончить объяснение, она узнала, что лейтенант уехал в гавань и велел сообщить, что переночует на корабле.

Затеплившаяся было радость Элен перешла в отчаяние, когда она узнала, что завтра утром корабль Энтони «Мидлсбро» уходит в плавание на целую неделю. Эта мысль показалась ей невыносимой.