Илиада - [7]

Ради меня оставаться; останутся здесь и другие;

Честь мне окажут они, а особенно Зевс промыслитель.

Всех ненавистней ты мне меж царями, питомцами Зевса.

Только раздоры, война и сраженья тебе и приятны.

Да, ты рукою могуч. Но ведь это дано тебе богом.

В дом возвращайся к себе с кораблями своими, с дружиной.

Правь мирмидонцами там. По тебе я, поверь, не печалюсь,

Гнев твой меня не страшит, а грозить тебе буду я вот как:

Феб-Аполлон у меня Хрисеиду мою отнимает, —

Пусть! Ее на моем корабле и с моею дружиной

Я отошлю; но к тебе я приду и твою Брисеиду

Сам уведу, награду твою, чтобы ясно ты понял,

Силой насколько я выше тебя, и чтоб каждый страшился

Ставить со мною себя наравне и тягаться со мною!»

Так говорил он. И яростный гнев охватил Ахиллеса.

Сердце в груди волосатой меж двух колебалось решений:

Или, острый свой меч обнажив, у бедра его бывший,

В разные стороны всех разбросать и убить Атреида,

Или же гнев прекратить, смирив возмущенное сердце.

В миг, как подобными думами разум и сердце волнуя,

Страшный свой меч из ножен извлекал он, явилась Афина

С неба; послала ее белорукая Гера богиня,

Сердцем обоих любя и равно об обоих заботясь.

Став позади Ахиллеса, коснулась волос его русых,

Видима только ему, никому же из прочих незрима.

Быстро назад обернулся Пелид изумленный; узнал он

Сразу Палладу-Афину; блестели глаза ее страшно.

Громким голосом ей он слова окрыленные молвил:

«Дочь Эгиоха, зачем ты сюда ниспустилась с Олимпа?

Иль пожелалось тебе увидать Агамемнона наглость?

Но говорю я тебе, и я это намерен исполнить:

Скоро он дух свой чрезмерной своею надменностью сгубит!»

Так отвечала ему совоокая дева Афина:

«Бурный твой гнев укротить я сошла, если будешь послушен,

С неба; послала меня белорукая Гера богиня,

Сердцем обоих любя и равно об обоих заботясь.

Ну, оканчивай ссору, рукою меча не касайся!

Словом, впрочем, ругайся, каким тебе будет угодно.

Вот что тебе я скажу, и все это исполнится точно:

Вскоре тебе здесь дарами такими ж прекрасными втрое

За оскорбленье заплатят. Сдержись же и нам повинуйся!»

Ей отвечая, промолвил тогда Ахиллес быстроногий:

«Вашего с Герою слова, богиня, я слушаться должен,

Как бы духом гнев ни владел, ибо так оно лучше.

Тем, кто послушен богам, и боги охотно внимают».

На рукоятке серебряной стиснув тяжелую руку,

Меч свой огромный в ножны опустил Ахиллес, покоряясь

Слову Афины. Она ж на Олимп воротилась обратно

В дом Эгиоха-Зевеса, в собрание прочих бессмертных.

Сын же Пелея с словами суровыми тотчас к Атриду

Вновь обратился, и в сердце нисколько не сдерживал гнева:

«Пьяница жалкий с глазами собаки и с сердцем оленя[3]!

Ты никогда ни в сраженье отправиться вместе с народом,

Ни очутиться в засаде с храбрейшими рати мужами

Сердцем своим не решался. Тебе это кажется смертью.

Лучше и легче в сто раз по широкому стану ахейцев

Грабить дары у того, кто тебе прекословить посмеет.

Царь, пожиратель народных богатств, — над презренными царь ты!

Будь иначе, — в последний бы раз ты нахальничал нынче.

Но говорю я тебе и великою клятвой клянуся, —

Этим жезлом я клянусь, который ни листьев, ни веток

Вновь не испустит, однажды в горах от ствола отделенный,

Зелени больше не даст, раз медь уж с него удалила

Листья с корой и ветвями; теперь его носят в ладонях

Судьи, ахейцев сыны, уставы блюдущие Зевса.

Пусть этот жезл тебе будет моею великою клятвой:

Время придет, и ахейцев сыны возжелают Пелида

Все до последнего; горько крушась, ты помочь им не сможешь

В битве, когда под ударами Гектора-мужеубийцы

Будут толпами они погибать; истерзаешь ты скорбью

Сердце свое, что ахейца храбрейшего так обесчестил!»

Так сказал Ахиллес и, стремительно на землю бросив

Жезл, золотыми гвоздями обитый, уселся на место.

Сидя напротив, Атрид бушевал. Тут сладкоречивый

Нестор поднялся, пилосский оратор с голосом звучным.

Слаще пчелиного меда текли с языка его речи.

Два поколенья исчезло людей, предназначенных к смерти,

С кем родился он когда-то и вырос в хранимом богами

Пилосе, — третьим уже поколеньем старик управлял там.

Добрых исполненный чувств, обратился он к ним и промолвил:

«Горе! Великая скорбь на ахейскую землю нисходит!

Как ликовали б владыка Приам и Приамовы дети,

Сколь беспредельную радость троянцы бы все испытали,

Если б узнали, какую вы распрю затеяли оба, —

Вы, меж данайцев в собраниях первые, первые в битвах!

Мой не отриньте совет: ведь на много меня вы моложе.

Знал я когда-то мужей и сильнее, чем вы, и храбрее;

С ними я дело имел, и они не гнушалися мною.

Нет, подобных мужей не видал я и ввек не увижу, —

Воинов, как Пирифой и Дриант, предводитель народов,

Иль как Эскадий, Кеней, Полифем, небожителям равный,

Иль порожденный Эгеем Тезей, на бессмертных похожий[4].

Были то люди могучие, слава сынов земнородных.

Были могучи они, с могучими в битвы вступали,

Горных чудовищ[5] сражали, ввергая в ужасную гибель.

Был я, однако, и с ними в содружестве, Пилос покинув,

Издалека к ним пришедши: меня они вызвали сами.

Тех побеждал я чудовищ один на один. А сражаться

С ними никто б из людей не осмелился, нынче живущих.

Слушали речи мои и советы мои принимали

Эти люди. Примите и вы. Так было бы лучше.

Ты, Агамемнон, хоть властью силен, не лишай Ахиллеса