Икона и крест - [58]

Законник поднял взгляд от листа.

— Томас Хэрриот скажет вам, что не верит в ведьм. Впрочем, найдутся и такие, кто самого Томаса Хэрриота, интересующегося черной магией и состоящего в „Школе Ночи“, сочтет частью этого тайного ордена.

В часовне заахали. Помрачневший мистер Хэрриот собрался было встать, но законник жестом его остановил:

— Это не я говорю. Возможно, вся разница между нами кроется лишь в словах. Я считаю, что ведьмы используют сверхъестественные силы, а мистер Хэрриот, возможно, думает иначе. Возможно, Томас согласится признать существование ведьм в качестве вполне земного, но от этого не менее зловещего ордена.

Я чувствовал, что слова сэра Эдварда таят в себе угрозу, однако он облек ее в такую изощренную форму… Он словно говорил мистеру Хэрриоту: „Согласись хотя бы, что ведьмы существуют, иначе тебя самого будут считать колдуном“. Времени обдумать это у меня не было, так как сэр Эдвард заговорил вновь, и я со всей своей скорописью еле за ним поспевал.

— Не будем же забывать, что лучшие умы — я говорю о целой Европе — не сомневаются в существовании Ордена ведьм и колдунов. Только глупец может не обратить внимания на столь прочное единодушие, которое имеет место не первый год. Книга появилась в тысяча четыреста восемьдесят шестом году и с тех пор постоянно переиздается. Даже римские папы признали существование ведьм, особенно усердно действующих на севере Германии.

Я удивился, с чего это сэр Эдвард упомянул Северную Германию, но мое любопытство вскоре было удовлетворено.

Лейн поднял ладонь, останавливая обильную речь законника.

— Томас, ты хочешь что-то сказать?

Сидящий на передней скамейке мистер Хэрриот тряхнул головой:

— Всего несколько слов. Многие уважаемые люди действительно верят в существование ведьм. Я могу сказать лишь одно: в моей картине мира для них места нет, и все больше людей науки считают так же.

— Люди науки… — повторил сэр Эдвард. — Люди, погрязшие в магических штудиях? Люди, которые верят в существование атомов — вечных, неделимых, из которых и состоит все сущее в этом мире? Все то, что, по мнению людей веры, принадлежит лишь Богу?

Опять неуловимая, скрытая угроза, которую я никак не мог понять до конца.

— Сейчас мы не обсуждаем взгляды Томаса Хэрриота, Эдвард.

Законник резко кивнул:

— Я прошу суд разрешить мне задать несколько вопросов лекарю.

— Приступайте.

Сэр Эдвард показал пальцем в глубину помещения.

Там зашевелились, и несколько моряков, проталкиваясь сквозь толпу, вывели мистера Оксендейла. На нем была тесная бархатная шапочка пурпурного цвета, закрывающая уши, и длинная пурпурная же мантия.

Я услышал, как Энтони Рауз прошептал Ральфу Лейну: „Зачем этот дурень оделся судьей?“ Лекарь сел на краешек стула так, чтобы видеть и суд, и сэра Эдварда. Он волновался, и я едва понимал его говор. Кажется, он был родом то ли из Девона, то ли из Уэльса. Все же я постарался записать его слова как можно полнее, хоть мне и приходилось угадывать некоторые из них.

Законник стал рядом, возвышаясь над лекарем.

— Ваше имя?

— Питер Оксендейл.

— Ваше занятие?

— Я лекарь, как вам уже известно.

— Чем вы можете это подтвердить?

— Я принадлежу к гильдии брадобреев-врачевателей или содружеству врачевателей — так мы назывались до того, как объединились с брадобреями. Нам дарована королевская грамота.

— Этого подтверждения вполне достаточно, мистер Оксендейл. А теперь опишите, если вас не затруднит, события, предшествовавшие смерти Дэвида Фалконера.

— Мистер Фалконер пришел ко мне в четверг, после обеда, за пять дней до нашего прибытия в Пуэрто-Рико. Он пожаловался на беспокойство и затрудненное дыхание. У него было сильное сердцебиение. Сперва я решил, что тому виной дурное питание.

— В дальнейшем вы изменили свое мнение?

— Да. Его черты исказились. Он словно ухмылялся. Я уложил его на койку, но тут его тело начало скручиваться так и эдак. Потом наступило некоторое затишье, во время которого он лежал, обессиленный и напуганный, затем его опять начало крутить. Он испытывал страшные мучения. Спина у него выгнулась так, что, казалось, она сейчас переломится, а челюсть застыла в открытом положении. Такого сердцебиения я не наблюдал ни у одного больного. Мистер Фалконер умер во время очередного припадка. Полагаю, он просто задохнулся.

— Вы изучали его тело после смерти?

— Изучал, сэр.

— И что же вы обнаружили?

— Его конечности стали серого цвета, кровь потемнела и загустела, в желудке находился какой-то красный сгусток, а под кожей имели место кровоизлияния.

Печень, кишки и сердце издавали запах миндаля.

— Это указывает на присутствие яда?

Мистер Оксендейл искоса взглянул на аптекаря.

— Мне известна ягода, сок которой способен оказать такое воздействие, причем количество требуется самое ничтожное. Он бесцветен и столь могуч, что достаточно булавочной головки, чтобы отравить человека насмерть. Мне рассказывали, что иногда смерть наступает через двадцать минут.

— А сколько времени умирал мистер Фалконер?

— Три часа. Большую часть этого времени он пребывал в сознании, но говорить не мог, так как его челюсть не могла двигаться.

Сэр Эдвард отступил назад, показывая, что закончил. Ральф Лейн глянул прямо на Томаса Хэрриота.