Икона Христа - [71]
Из последнего замечания видно, насколько данный подход к иконам — проблематичен. Действительно, лишь очень немногие иконы, как произведения искусства, удачны настолько, что легко устананавливается связь с изображенным лицом; остальные же, напротив, эту связь скорее затрудняют. Да и самые лучшие иконы — это все-таки всего лишь изображения, так что, в конце концов, они никоим образом не соразмерны первообразу. Может быть, следовательно, иконоборцы все же правы, энергично указывая на эту несоразмерность? Более того: разве в конце концов не полезно добиться преодоления мира зримых образов? Не является ли конечной целью все же без-образное, чисто духовно умозрение?
В нашем обзоре пяти столетий христологии с подобными вопросами мы сталкивались неоднократно. Что касается истории духовных движений, то они обнаруживают тесную связь с оригенизмом. Отсюда неудивительно, что данные вопросы постоянно дискутировались в столь большом и значительном монастыре, игуменом которого был св. Феодор.
Созерцательная жизнь, сущность и формы созерцательности находились в центре духовного учения, которое Феодор регулярно предлагал своим ученикам[577]. Так какое же место занимает икона в созерцательной жизни? Представляет ли собой икона лишь снисхождение к человеческой слабости, уместное ради тех, которые еще не слишком продвинулись на пути созерцания?
Когда знакомишься с некоторыми сочинениями св. Феодора, особенно с теми, в которых он говорит «дионисиастически» (διονυσιαστικώς)[578], — т. е. ссылаясь на творения св. Дионисия Ареопагита, — возникает впечатление, что Феодор и сам разделял воззрения Дионисия. Ибо, согласно Дионисию, иконы не имеют другого предназначения, кроме как возможно ближе подвести к духовному умозрению[579]. В том же смысле высказывается и св. Феодор:
«Есть ли что-либо более полезное, что более возводило бы нас ввысь, чем икона? Это предощущение подлинного умозрения, и если употребить сравнение, это свет луны в отношении к свету солнца»[580].
Образ выступает здесь как тень более высокой, подлинной реальности. Образ отсылает выше себя к той реальности, о которой он внушает лишь слабое предощущение. Поклонение в духе и истине предполагает известное превосхождение материи, «дабы Дух мог восходить к Богу»[581]. Св. Феодор указывает также, что взирать на икону одними лишь телесными очами — этого мало. В таком случае мы увидим только внешний облик изображенного лица, а не его самого, это лицо. Кроме того, у нас не всегда иконы под руками. Все это требует, «чтобы мы постигали Христа также духовно, и без иконы»[582].
Нет ли в подобных рассуждениях заметного принижения значения икон? Действительно, как раз подобные тексты неоднократно давали повод причислять богословие иконы Студитского игумена к платонизму[583]. Если иконе приписывается одно лишь анагогическое («возводящее ввысь») значение, то мир иконы принижается в пользу «истинной реальности», а она по ту сторону любых изображений. Иконе тогда отводится роль сущностно несовершенной реальности[584], так что держаться за икону — неправомерно.
Если бы мы подверстали Феодора Студита к указанному направлению в духовной истории, то он остался бы совершенно непонятым. Несомненно, икона имеет у Феодора анагогическую функцию, но духовное умозрение, к которому она нас возводит, не имеет никакого другого предмета, кроме той же самой Иконы, — вочеловечившегося Слова Божия. Вот здесь-то св. Феодор явно отходит от понимания образа в платонизме; здесь же заключен решающий пункт всей полемики с иконоборцами, начиная с Евсевия Кесарийского и вплоть до императора Константина V:
«Если некто говорит: "Поскольку мне надо почитать (Христа) духовно, излишне почитать Его на иконе", то пусть он знает: этим отвергается духовное почитание Христа. Ибо если некто в своем духе не видит Христа, в человеческом облике, Сидящим одесную Отца, то он вообще Его не почитает. Наоборот, такой человек отрицает, что Слово стало плотию. Напротив, икона Христа есть надежное свидетельство, что Предвечное Слово уподобилось нам, человекам»[585].
Держаться одних икон — недостаточно. От себя иконы отсылают выше себя. И все же подход к иконе Христа у Феодора глубочайшим образом отличается от платонизма. Зримый образ отсылает не к чисто духовной реальности, а к воскресшему Господу, вознесенному, в Его прославленной телесности, «одесную Отца». Икона не потому несовершенна, что она принадлежит к зримоматериальной действительности, ибо и Сам Христос, в том числе и в Своей прославленной телесности, принадлежит к ней. Она несовершенна, потому что она является всего лишь образом Христа, а нам хотелось бы воскликнуть вместе с апостолами: «Мы видели Господа» (Ин 20,25).
Мы желаем видеть Его не только на иконе, но Его Самого, in persona. Стало быть, речь идет не о том, чтобы держаться только иконы, и не о том, чтобы стремиться к совершенно безобразному, чисто духовному умозрению. Иконопочитание — одновременно и зримо, и духовно; в зримом изображении Христа Его тайна почитается духовно. Лишь в грядущем мире мы узрим Самого Христа
