Икона - [44]

— Кто следующий? — обратился он к ассистенту, вытирая руки малоподходящим для этого бумажным полотенцем.

— Номер один пять восемь, — ответил помощник.

— Подробнее.

— Кавказец мужского пола, старше среднего возраста. Причина смерти не установлена, личность не установлена.

Кузьмин тяжело вздохнул. «Чего я беспокоюсь?» — спросил он себя. Ещё один бездомный, бродяга, нищий, чьи останки, после того как он закончит, вероятно, помогут студентам-медикам там, на трёх учебных этажах, понять, что может сделать с человеческими органами медленное убийство, и чей скелет, возможно, найдёт своё место в анатомическом театре.

Москва, как и всякий крупный город, еженощно, еженедельно и ежемесячно снимала свою жатву трупов, но, к счастью, только меньшей их части требовалось заключение о причинах смерти, иначе профессор и его коллеги по судебной медицине не смогли бы справиться с работой.

Большинство смертей в любом городе происходит по «естественным причинам» — люди умирают дома или в больнице от старости или от сотен неизлечимых и предсказуемых болезней. В таких случаях заключения составляют лечащие врачи. Затем идут «естественные причины, непредвиденные» — обычно сердечный приступ со смертельным исходом, и опять-таки больницы, куда доставляют несчастных, могут выполнить весьма элементарные бюрократические формальности.

Люди также гибнут в результате несчастных случаев: дома, на производстве или в дорожных происшествиях. В Москве, кроме того, значительно возросло число умерших от переохлаждения и добровольно расставшихся с жизнью. Количество самоубийц исчислялось тысячами.

Тела, извлечённые из реки, опознанные или неопознанные, делились на три группы. Полностью одетые, без алкоголя в организме — самоубийство; одетые, но сильно пьяные — несчастный случай; в плавках — несчастный случай на воде во время купания.

И затем шли убийства. Дела об убийствах поступали в милицию, в следственный отдел, который передавал их Кузьмину. Даже здесь заключение о смерти было только формальностью. Подавляющее большинство убийств, как и во всех городах, составляли «бытовые». Восемьдесят процентов из них происходили дома или преступником оказывался член семьи. Обычно милиция ловила их через несколько часов, и судебные медики просто подтверждали то, что уже стало известным, — Иван всадил нож в свою жену — и помогали суду быстро вынести приговор.

Далее — пьяные драки и гангстерские разборки; в последнем случае Кузьмин знал: количество осуждённых едва достигало трёх процентов. Причина смерти, однако, не являлась проблемой: пуля в голове остаётся пулей в голове. Найдут ли следователи убийцу (вероятно, нет), не являлось проблемой профессора.

Во всех тысячах и тысячах случаев одно оставалось определённым: власти знали, кем был убитый человек. Изредка попадался Джон Доу12. Труп номер 158 был таким Джоном Доу. Профессор Кузьмин надел марлевую маску, натянул резиновые перчатки и, когда ассистент откинул простыню, подошёл и с промелькнувшей искоркой интереса взглянул на труп.

О, подумал он, странно. Даже интересно. Смрад, вызвавший бы у непрофессионала тошноту, на него не действовал. Он привык. Со скальпелем в руке он обошёл длинный стол, разглядывая повреждения на трупе. Очень странно.

Голова не тронута, если не считать пустых глазниц, но он видел, что это поработали птицы. Человек пролежал около шести дней, прежде чем его нашли в лесу неподалёку от Минского шоссе. Ниже таза ноги казались потемневшими, как от возраста, так и от разложения, но повреждений на них не было. Между грудной клеткой и гениталиями не нашлось и квадратного дюйма, не почерневшего от сплошных синяков.

Отложив скальпель, он перевернул тело. То же самое на спине. Снова перевернув труп, он взял скальпель и начал вскрытие, одновременно диктуя свои комментарии на включённый магнитофон. Потом эта плёнка поможет ему написать отчёт для тупиц в отделе убийств на Петровке. Он начал с даты: август, второе, 1999 год.

Вашингтон, февраль 1986 года

В середине месяца, к радости Джейсона Монка и к большому удивлению его начальства в отделе СВ, майор Пётр Соломин вышел на связь. Он написал письмо.

Вполне разумно он даже не пытался вступить в контакт с кем-нибудь с Запада, находившимся в Москве, тем более с американским посольством. Он написал в Восточный Берлин по адресу, который дал ему Монк.

Вообще давать адрес было рискованным, но рассчитанным шагом. Если бы Соломин пошёл в КГБ, ему пришлось бы ответить на несколько каверзных вопросов. Ведущие допрос сразу поняли бы, что ему никогда не дали бы этого адреса, не получив предварительного согласия работать на ЦРУ. Если, отрицая, он стал бы говорить, что только притворялся, что работает на ЦРУ, то было бы ещё хуже.

Почему, спросили бы его, вы не доложили о предложении немедленно, при первом же контакте, командующему полковнику ГРУ в Адене и почему вы позволили американцу, с которым имели контакт, уйти? На эти вопросы ответов не было.

Итак, Соломин не собирался никому говорить об этом, а возможно, даже вступил в команду. Письмо указывало на последнее.

В СССР вся почта, поступающая из-за границы или посылаемая туда, перлюстрировалась. Это относилось также к телефонным разговорам, телеграммам, факсам и телексам. Но почта внутри Советского Союза и коммунистического блока благодаря её объёму не проверялась, за исключением тех случаев, когда получатель или отправитель находились под наблюдением.