Икона - [23]

Было жарко, приём проходил по заведённому порядку; группы людей медленно перемещались по саду, пили шампанское, купленное на деньги индийского правительства, уже через десять секунд нагревавшееся в руке, и вели вежливые, но бессодержательные беседы, говоря совсем не то, что думали. Монк, сочтя, что он выполнил свой долг перед дядей Сэмом, уже собирался уходить, когда заметил знакомое лицо.

Пробравшись через толпу, он оказался позади этого человека и подождал, пока тёмно-серый костюм не закончит беседу с дамой в сари и не останется на секунду один. Стоя у него за спиной, Монк произнёс по-русски:

— Итак, друг мой, что произошло с вашим сыном?

Человек замер, затем повернулся. И на его лице появилась улыбка.

— Спасибо, — сказал Николай Туркин, — он поправился. Он здоров и чувствует себя хорошо.

— Я рад, — ответил Монк. — И судя по всему, ваша карьера не пострадала.

Туркин кивнул. Принять от врага подарок считалось серьёзным проступком, и если бы он доложил об этом, он никогда бы больше не выехал за пределы СССР. Но он был вынужден отдать себя на милость профессору Глазунову. У старого доктора тоже был сын, и в душе он считал, что его страна должна сотрудничать в вопросах медицины с лучшими научно-исследовательскими центрами всего мира. Он решил не доносить на молодого офицера и со скромным видом принимал восторженные поздравления коллег по случаю чудесного излечения мальчика.

— Слава Богу, нет, но висела на волоске, — ответил Туркин.

— Давайте поужинаем вместе, — предложил Монк. Русский насторожился. Монк шутливо поднял руки, как бы сдаваясь. — Никакой «ямы», обещаю.

Туркин расслабился. Они оба прекрасно понимали друг друга. То, что Монк говорит на безупречном русском языке, доказывало, что он, по всей видимости, только числится в торговом отделе американского посольства. А Монк знал, что Туркин работает в КГБ, вероятно, в зарубежной контрразведке, на что указывало его свободное общение с американцами. Слово, произнесённое Монком, раскрывало карты, но то, что он произнёс его как шутку, указывало на предложение перемирия в «холодной войне». «Яма», или «холодная яма», — термин, обычно применяемый, когда агент одной разведки предлагает агенту другой стороны сменить команду.

Через три дня вечером они пришли, каждый отдельно, на узкую улочку в старом квартале Мадрида — Калле-де-лос-Чучилльерос, улицу Точильщиков ножей. Посередине этой улочки, скорее переулка, находится тёмная деревянная дверь, за которой ступени ведут вниз, в подвал с кирпичными арками, где когда-то, ещё в средние века, был винный склад. Уже много лет здесь подавали традиционные испанские блюда. Старинные арки образовывали ниши, в каждой из которых стоял стол, и в одной из них и расположился со своим гостем Монк.

Еда была превосходной. Монк заказал бутылку «Маркес де Рискаль». Соблюдая вежливость, они не говорили о деле, а обсуждали жён и детей. Монк признался, что у него нет семьи. Маленький Юрий уже ходил в школу, а сейчас остался с бабушкой и дедушкой на каникулы. Вино выпили. Принесли вторую бутылку.

Монк сначала не понимал, что за учтивыми манерами Туркина кипит гнев: не против американцев, а против системы, которая чуть не убила его сына. Вторая бутылка «Маркеса» была выпита почти до дна, когда он неожиданно спросил:

— Вы довольны, что работаете на ЦРУ?

«Яма»? — подумал Монк. — Неужели этот идиот пытается завербовать меня ?"

— Вполне доволен, — небрежно сказал он. Разливая вино, он смотрел на бутылку, а не на русского.

— Если у вас возникают проблемы, вам помогают ваши люди?

Монк продолжал смотреть на льющееся вино, его рука не дрогнула.

— Конечно. Наши люди сделают всё возможное ради вас, если вам требуется помощь. Это входит в наш кодекс.

— Должно быть, хорошо работать на людей, которые так свободны, — заметил Туркин.

Монк наконец поставил бутылку и посмотрел на Туркина. Он обещал ему, что «ямы» не будет, но русский устроил её для себя сам.

— Почему бы и нет? Послушайте, друг мой, система, на которую работаете вы, изменится. И теперь уже скоро. Мы поможем ей измениться быстрее. Юрий вырастет и будет жить как свободный человек.

Андропов умер, несмотря на медикаменты из Лондона. Его сменил другой старец — Константин Черненко, которого приходилось поддерживать под мышки. Но шли слухи, что в Кремле пахнуло свежим ветром, появился более молодой Горбачёв. Когда принесли кофе, Туркин был завербован: он остаётся «на месте», в самом сердце КГБ, но работать будет на ЦРУ.

Монку повезло, что его начальник, шеф отделения, уехал в отпуск. Будь он на месте, Монку пришлось бы передать Туркина в другие руки. Вместо этого ему самому выпало зашифровывать сверхсекретное сообщение в Лэнгли о состоявшейся вербовке. Безусловно, вначале оно было встречено со скептицизмом.

Майор контрразведки, из самого центра КГБ, представлял собой ценную добычу. До конца лета, тайно встречаясь в разных концах Мадрида, Монк многое узнал о своём русском сверстнике.

Родился в Омске, Западная Сибирь, в 1951 году, сын инженера, работавшего в военной промышленности. В восемнадцать лет Туркин не сумел поступить в университет, как ему хотелось, и пошёл в армию. Его зачислили в пограничные войска, номинально находившиеся в ведении КГБ. Там его заметили и направили в училище имени Дзержинского на факультет контрразведки, где он выучил английский. Учился он блестяще.