Иисус. Надежда постмодернистского мира - [51]

Заключительным пунктом нашего исследования стало воскресение Иисуса. И именно с него я хотел бы начать две последние главы. Прежде всего я собираюсь сопоставить одну из самых известных историй, связанных с воскресением Иисуса, — рассказ Луки о двух учениках, направлявшихся в Эммаус, — с кратким анализом современной эпохи постмодернизма. Надеюсь, искры противоречий, вспыхивающие при столкновении столь несхожих реалий, лишь осветят наш путь. С этой целью я поместил свои рассуждения в контекст одного из наиболее трогательных и волнующих поэтических произведений Ветхого Завета, заключенного в рамки Пс. 41 и 42.

Позволю себе сначала обрисовать условия, окружающие нас в современном Западном мире. Мы живем на пересечении многих культур, которые каждый день, как гигантские волны, накатываются на нас со всех сторон. На социально–экономическом уровне два или три столетия назад мы перешли от аграрного общества к индустриальному. В результате резко изменились многие ценности и устремления, о которых раньше особо не говорилось. Многие из нас по–прежнему ощущают тягу к земле, к сельской жизни, а также разочарование от того, что это становится все менее возможным. Однако в настоящее время мы с огромной скоростью удаляемся от модернистского индустриального общества, переносясь в мир, где микропроцессоры играют более важную роль и приносят более высокие доходы, чем фабричные трубы. И политики, и промышленники оказываются затянутыми в борьбу двух бесконечно разных культур, в ходе которой принципы, регулирующие трудового деятельность и экономический рост, а также общественные ценности претерпевают коренные изменения.

Этот внезапный и пугающий переход неразрывно связан с начавшимся в последние годы необратимым движением от модернистского общества к обществу постмодернистскому. Это ярко просматривается в некоторых конкретных областях.

Во–первых, область познания и истины. Если в свое время модернизм утверждал возможность объективного познания мира, то постмодернизм напоминает нам об отсутствии такого понятия, как беспристрастное знание. Каждый из нас смотрит на вещи под определенным углом, что окрашивает восприятие мира. Каждый характеризует происходящее так, как ему удобно. Объективной истины не существует, равно как и объективных ценностей. Есть только предпочтения. Культурными символами этих революционных перемен стали плеер и мир виртуальной реальности, создающие атмосферу» для каждого отдельного индивидуума.

Во–вторых, вопросы, касающиеся человеческого самосознания. Модернизм предпочитал ставить на пьедестал отдельную личность, восхвалял всемогущее «я» — Декартово «cogito ergo sum» и распространенный девиз: «Я хозяин своей судьбы, кузнец своего счастья Постмодернизм же подверг деконструкции само понятие личности. Собственное «я» превратилось всего лишь в изменчивый символ, случайное временное сочетание противоборствующих сил и импульсов. И, когда реальность начинает рушиться на глазах у познающего, он сам тоже перестает существовать как цельная личность.

Третья область — история и повествование. В структуру модернизма всегда органически вплеталось определенное повествование, дающее объяснение существующего порядку вещей. Оно было пo своей сути эсхатологическим: «Мировая история постепенно продвигалась к тому моменту (или, по крайней мере, предвкушала его), когда промышленная революция и философия Просвещения окончательно выплеснутся на весь мир эпохой всеобщего благополучия. Но вот это Повествование с большой буквы (теперь это называется метаповествованием) само попало под суд современности, и та увидела в нем жестокую, империалистическую, корыстную сущность, принесшую невыразимые бедствия миллионам людей на индустриализированном Западе и миллиардов — во всем остальном мире, где по сей день безжалостно эксплуатируются дешевая рабочая сила и сырьевые ресурсы. Это повествование служило исключительно интересам западного мира, и модернизму было предъявлено обвинение в строительстве новой Вавилонской башни. Постмодернизм же, основываясь на примере этого метаповествования, бросает тень сомнения на всякое метаповествование вообще, как будто каждое из них служит лишь для поддержания авторитета власть имущих.

Разрушение реальности, расщепление собственного «я», смерть метаповествования — все это ключевые моменты в понимании сущности постмодернистского общества. Oнo без колебаний применяет принципы герменевтики подозрения» ко всему, что высоко ценилось в западном миpe со времен эпохи Просвещения. Компьютерная революция способствовала возникновению и процветанию мира, где создавать новую, кажущуюся реальность, жить в собственном мире и рассказывать свою историю, даже если она не связывается с повествованиями других, становится все легче и легче. В этом, по сути дела, и заключается смысл существования Интернета. Мы живем в условиях гигантского культурного, экономического, нравственного и даже религиозного рынка. Остается лишь взять всего понемногу и смешать в желаемых пропорциях.

Что же делать в этом водовороте общественных течений и конфликтов Церкви? Большая часть современных взрослых христиан получали образование, постигали основы веры и учились благовествовать словом и делом, живя в модернистском обществе, в период индустриализации. Правда, некоторые направления христианства сумели сохранить приверженность образу мышления и даже образу жизни, существовавшим до этой эпохи, и даже сейчас не имеют ничего общего с модернизмом, а тем более с постмодернизмом. Но большинство из тех верующих, кому уже за пятьдесят, привыкли обращаться с евангельских призывом к людям, считающим себя представителями модернизма, сторонниками прогресса, к свято верящим в то, что усердный труд и побольше старший приблизят наступление «золотого века» успеха и процветания. В богословском переложении эта мечта модернизма нашла выражение в особой форме пелагианства; «Напряги свои нравственные «мускулы», и твои усилия спасут тебя». А поскольку именно таким взглядам Мартин Лютер противопоставлял свое учение об оправдании верой, все это время мы продолжали проповедовать благодать и веру миру, состоявшему из убежденных пелагиан. Мы возвещали им духовное откровение, неоскверненное политическими и социальными нюансами.