Иисус — крушение большого мифа - [47]

Героя своей притчи Иисус заставил наняться на работу к язычникам, что было серьезным осквернением и унижением для всякого иудея. Но этого мало — на этой работе он заставил своего персонажа заниматься ничем иным, как пасти таких ритуально-нечистых и омерзительных животных, как свиньи, что на порядок усиливало степень скверны и позора. Но и этого Иисусу показалось мало — в качестве совсем уже «добивающего» момента, он заставил несчастного еще и, прошу прощения, жрать вместе с этими свиньями из одного корыта!

В общем, для каждого иудея, слышавшего или читавшего эту его притчу, этот отрывок из нее означал одно: мерзость, мерзость и еще раз мерзость! Так что, полагаю, на основании этой, окрашенной мощными негативными эмоциями, иллюстрации, должно быть вполне понятно, как именно оценивал Иисус свое разбойничье прошлое. И оценка эта выглядит так: падение не просто на самое дно, а падение в самую глубокую и мерзкую грязь на этом дне, да так, что хлебать эту грязь полным ртом, не расхлебать… Такую вот «оценочку» выставил Иисус своему прошлому.

И может, так и захлебнулся бы в этой грязи Иисус, и вся история человечества пошла бы по какому-то другому пути, но случилось в его жизни нечто, что резко все изменило…

В притче, «блудный сын» стал отчаянно голодать и тогда-то вспомнил, что у его богатого отца пищи всегда было вдоволь не только для членов семьи, но и для последнего работника. Эти воспоминания изголодавшегося человека о том изобилии, в котором он жил в доме отца, и сподвигли его на то, чтобы решиться оставить свою отвратительную и убогую жизнь, и отправиться-таки в обратный путь к отцу.

Да, это был путь отчаяния и позора… Это был путь почти без всякой надежды на прощение… Это был путь готовности перенести любые унижения, в слабой надежде на самую малую толику милосердия, на то, что ему, может быть, не дадут умереть с голоду…

Какое же послание относительно самого себя, своего прошлого, оставляет нам в этой картинке своей притчи, Иисус? Какой голод заставил его предпринять решительные действия, радикально изменившие его жизнь? Понятно, что это был не тот физический голод, от которого мучился герой притчи. Во-первых, бравые разбойнички не очень-то обычно голодуют, иначе никто бы этим ремеслом не занимался, а во-вторых — у Иосифа, отца Иисуса, не было никакого богатого имения и никаких работников, в состав которых можно было бы попроситься.

Но Иисус не был «простым обычным разбойником», которого вполне устраивала судьба и жизнь «джентльмена удачи». Еще раз взглянем на его оценки своей жизни, данные им в притче — мерзость, мерзость и еще раз мерзость! Свою разбойничью карьеру Иисус, по всей видимости, проживал с постоянным внутренним ощущением, что он покрыт коркой какой-то мерзкой, зловонной грязи, которую ничем не смыть и никакими усилиями не отодрать.

Жить с таким постоянным внутренним ощущением, это, безусловно, по-настоящему мучительно… Избавиться от этого мучительного ощущения, от этого мучительного существования и было той жаждой и тем голодом, который неотступно преследовал и мучил Иисуса, и который он символически отобразил в своей притче!

Однако, несмотря на все эти внутренние, тщательно, разумеется, скрываемые от всех, мучения, которые с годами все хуже поддавались попыткам загасить их при помощи пьянства и разгула, Иисус долгое время никак не мог решиться ни на какие радикальные перемены в своей участи.

Если считать, что побег из дома он совершил лет в двенадцать-пятнадцать, а на исторической арене появился, уже как проповедник, примерно в тридцать, то это его мучительное существование продлилось не менее, а скорее — более, пятнадцати лет. И чтобы выйти из колеи этого, чем далее, тем более становившегося привычным и рутинным, даже в своем мучении, существования, нужен был какой-то толчок.

Должно было произойти нечто подобное землетрясению, когда в один момент меняется вдруг привычный окружающий ландшафт и всё сложившееся течение жизни. И таким толчком, таким «землетрясением» вполне могло оказаться получение Иисусом известия о том, что его отец Иосиф находится при смерти…

Скорее всего, именно эту печальную новость Иисус принял, как ясный для себя сигнал, что он просто обязан хотя бы в последний раз увидеться с человеком, который был для него олицетворением всего самого прекрасного и драгоценного, что только было у него в жизни. Увидеться, чтобы не упустить хотя бы этот, последний уже, шанс попросить прощения у человека, чьей любовью он когда-то жил, и через чью любовь он просто переступил, когда сбежал из дома, сопроводив свой побег, вполне возможно, еще и позорной кражей.

Увидеться, несмотря на то, что он понимает, что не может рассчитывать ни на добрый прием, ни на прощение… Но если ему хотя бы позволят произнести у смертного одра покаянные слова — все же станет хоть чуточку легче… Хоть чуточку легче, если не жить, то, может быть, умереть…

«Отец, прости меня, я не достоин называться твоим сыном…», — думаю, что эти слова, вложенные Иисусом в уста персонажа притчи, он вовсе не придумал, а лишь пересказал то, что некогда взволнованно повторял про себя сам, держа путь домой, на прощальную встречу с отцом. Встречу, к которой он столько же стремился, сколько и боялся ее…