Их последняя встреча - [93]

Она кивает, но потом понимает, что он-то не видит ее кивка. Линда сильнее перегибается через подлокотник кресла, как и священник, хотя ей не хочется смотреть ему в глаза. Где-то вдали она слышит слова, похожие на прощание, и звук закрывающейся двери.

— Да, — говорит она. — Более или менее.

— Конечно, можно сожалеть о том, что ты не была достаточно сильной и не воспротивилась этому человеку, но его грех гораздо тяжелее. Ты была ребенком. Ты до сих пор еще ребенок.

К ужасу Линды, на ее глаза наворачиваются непрошеные слезы.

— Твоя тетя поступила неправильно, отослав тебя. Могу представить себе, как ужасно это было для тебя.

Она качает головой из стороны в сторону. Доброта, доброта! Для нее она чуть ли не больнее, чем суровое слово. Никто никогда не разговаривал так с ней прежде.

— Это не грех, в котором тебе нужно исповедаться, потому что ты не совершала греха, — говорит священник. — Ты понимаешь, о чем я говорю?

Линда не понимает. Не совсем понимает. Это противоречит всему, что ей когда-либо говорили.

— Некоторые могут так думать, — продолжает священник. Он неожиданно чихает и говорит: — Извини. — Достает платок и сморкается. — Простуда начинается, — объясняет он. — Ты не хочешь поговорить об этом с кем-нибудь? С кем-то, кто мог бы помочь тебе?

Она отрицательно качает головой.

— Нет.

— Я знаю человека вроде врача, который мог бы поговорить с тобой о том, что ты думаешь по этому поводу.

— Нет, — настаивает она. — Не думаю.

— Я мог бы устроить, чтобы ты поговорила с женщиной.

— Нет, — отказывается она.

— Тяжело нести такое бремя одной.

Она громко, по-детски всхлипывает. Икота, судорожный глоток воздуха. Она отворачивается от священника.

Линда слышит, как священник встает и выходит из комнаты. Она думает, что он вышел, чтобы она поплакала в одиночестве, но он тут же возвращается с коробкой бумажных салфеток. Он останавливается перед ней, но она не поднимает глаз, тогда он достает из коробки салфетку и утирает ей нос.

— Возможно, тебе хочется побыть некоторое время одной, — говорит он.

Она снова отрицательно качает головой.

— Я должна вернуться в школу, — поясняет она, больше всего на свете желая покинуть дом священника.

— Понимаю, Линда.

Она поднимает на него глаза. Она была не права. Он совершенно не похож на Эдди Гэррити.

— Ты можешь простить того человека? — спрашивает он.

— Я не знаю. Я стараюсь не думать об этом.

— Ты можешь простить свою тетю?

Линда качает головой.

— Она меня ненавидит. Это, кажется, еще хуже.

— Не нам решать, какой грех хуже.

— Да, — соглашается она.

— Ты будешь работать над тем, чтобы простить их. Ты попробуешь.

— Да, — говорит она, хотя знает, что этого скорее всего не случится.

— У тебя есть друзья? — интересуется священник. — Кто-нибудь, с кем бы ты могла поговорить?

— У меня есть друг, — отвечает она.

— Ты ему доверяешь? — спрашивает он.

— Да. Очень.

— Это парень или девушка?

— Парень.

— Он католик?

— Нет.

— Ну ничего.

— Он — моя жизнь, — произносит Линда.

— Ну-ну, — мягко говорит священник. — Бог — твоя жизнь. Твоя жизнь — Бог.

— Да, — соглашается она.

— Но сейчас, пожалуй, не время вникать в это. Полагаю, ты получила достаточное религиозное образование.

Линда кивает.

— Больше, чем когда-либо хотела.

Она смотрит на него и видит, что он улыбается. Нет, он совсем не похож на Эдди Гэррити, думает она.

Священник протягивает ей руку. Она берет ее, и он помогает ей встать.

— Я провожу тебя до двери. Если захочешь поговорить, об этом или о чем-то другом, тебе только стоит прийти.

— Спасибо. Я даже не знаю, как вас зовут.

— Отец Мейен, — говорит он. — Не забудь свою сумочку.

Линда выходит на тротуар, зная, что священник наблюдает за ней из окна. Свет на улице такой яркий и такой резкий, что ей приходится тут же достать из сумочки очки. Она рада, что может надеть их, поворачивает к автобусной остановке и, убедившись, что из дома священника ее не видно, начинает плакать.

Она ждет рядом с комнатой, где заседает редколлегия «Нан-таскет», прислонившись к стене. Она удивляется тому, как мог архитектор создать такое уродство для школы. Возможно, это все-таки была тюрьма. Желтая кирпичная стена с узкими фрамугами окон высоко поднимается над ее головой. Царапины, оставленные учениками за долгие годы; придали металлическим дверям приглушенный синий или истершийся оранжевый цвет. В узкие застекленные окошки в дверях вделана проволочная сетка — для защиты, как ей думается, от случайного кулака. Время от времени она заглядывает туда, чтобы посмотреть, что делает Томас. Он сидит во главе длинного стола с восемью другими учениками, и они, кажется, глубоко увлечены дискуссией. Недавно из типографии сюда доставили пачки «Нантаскет», и теперь они свалены в кучи на столы учеников.

Линда должна находиться совсем не здесь. Она знает, что должна была сесть на поздний автобус, идущий до дома, закрыть за собой дверь в спальню и делать домашнее задание. Утром у нее контрольная по математике, кроме того, нужно написать работу по книге, которую она еще не прочитала. Работа в кафе, хоккейные матчи (дважды в неделю), часы, которые она проводит с Томасом (совершенно необходимые), оставляют ей все меньше и меньше времени для занятий. Ее беседа с мистером К., только что состоявшаяся в классе, не будет иметь никакого практического смысла, если она не получит хороших оценок. Раньше учеба не требовала больших усилий, но теперь она понимает, что хорошие результаты возможны, только если учебе уделять время.