Их было три - [3]

В Риге она пересела в дерумекий автобус. II вот она здесь…

Направо раскинулось обширное картофельное поле, видимо принадлежащее колхозу. В отдалении виднеются деревья и дома. Налево — лес. И надо всем этим — розоватые, освещённые гаснущим закатом облака, почему-то навевающие грусть.

Гундеге уже приходилось бывать здесь раза два. Давно, в раннем детстве, и недавно, года два назад. Но теперь всё кажется другим, новым. Болес красивым? Кто его знает. Во всяком случае, более чужим, вопреки сознанию, что здесь теперь её новый дом. Конечно, она свыкнется со всем, возможно, даже полюбит, хотя сейчас это кажется почти немыслимым. Здесь нет приедиенской мостовой, по которой рано утром грохочут колхозные телеги с молоком, нет Даугавы с суматохой у переправы. Только хмурый, неласковый лес, поле да облака.

Подняв чемоданы, Гундега медленно свернула на дорогу с указателем «Лесничество Леяс». Тёмно-зелёный лес, сомкнувшись за её спиной, впустил Гундегу в исполинский зал, высокие своды которого подпирала колоннада красностволых сосен. Безмолвие. Всё словно вымерло, не шелохнётся стебель, не зашуршит хвоя. И Гундеге тоже хотелось шагать легко, беззвучно, чтобы не потревожить чей-то вечерний сон.

Но чемоданы оттягивали руки, и шаги всё-таки получались тяжёлыми… Остановившись, она поставила чемоданы и перевела дыхание. Задумчиво улыбнулась виноватой улыбкой, стесняясь своего бессилия. Потом неторопливо, всё чаще отдыхая, пошла дальше. В прошлый раз, когда Гундега гостила здесь несколько лет назад, расстояние от шоссе до Межакактов казалось удивительно коротким. Неужели время всё так изменило? Или, может быть, это потому, что тогда она бежала вприпрыжку, размахивая сеткой с несколькими лёгкими пакетами…

Лес отступил. Впереди виднелась поляна. Дорога, по которой шла Гундега, круто свернула вправо, в сосняк. Вероятно, она ведёт в лесничество.

На открытом пригорке стоял дом, в окнах его угасал малиновый закат.

Её новый дом… Она невольно залюбовалась белизной его стен. По ним отважно взбирались к самому коньку крыши плети дикого винограда с багряным листом. А цветы! Ах, как много цветов… Издали даже не определишь, какие они. Только георгины можно сразу узнать. Они всех оттенков радуги!

Гундега опять опустила ношу на землю. В Межакактах тихо. Даже тишина кажется величавой и торжественной, если она царит в таком красивом белом доме, утопающем в цветах.

Неожиданно раздался глухой лай собаки. Вздрогнув, точно кто-то мог подслушать её мысли, Гундега начала подниматься на пригорок. Лай усилился и, делаясь всё более озлобленным, перешёл в непрерывный, захлёбывающийся рёв. Девушке стало не по себе. На цепи рвался огромный пёс волчьей породы, широкогрудый, с сильными лапами. На Гундегу уставилась пара свирепых, налитых кровью глаз. Девушка нерешительно остановилась, не в силах отвести взгляд от собаки, с таким пугающим усердием охраняющей дом.

Они выжидательно смотрели друг на друга — человек и собака.

— На место! — раздался властный голос.

Собака съёжилась, точно от удара. Ненависть сменилась выражением безграничной преданности, ярость — унизительным страхом.

Илма быстро спустилась с крыльца, протянула Гундеге руку, но тут же, будто устыдившись, обняла её.

— Приветствую тебя в Межакактах, Гунит!

Слова Илмы прозвучали торжественно, она как бы подчёркивала значительность этой минуты.

Гундега растерялась. Её отзывчивая натура тянулась к ласке. Она подняла руки, чтобы обнять Илму, по рядом послышалось грозное рычание, и Гундега, вздрогнув, отступила на шаг. Илма увидела, как быстро угасла нежность, осветившая было личико девушки.

— Он привязан, — успокоила Илма. — Он всегда меня так охраняет. Это Нери, Гунпт!

«Как странно! — подумала Гундега. — Первый, с кем меня в этом доме знакомят, — Нери…»

Услышав свою кличку, пёс, виляя хвостом, выжидательно поглядывал на хозяйку.

Илма спохватилась:

— Что же мы стоим посреди двора! Пойдём в комнату! Дай мне один чемодан!

Чемодан оказался тяжёлым. Илма представила, как трудно было Гундеге тащить вещи от автобусной остановки. Она почувствовала лёгкие угрызения совести и, чтобы заглушить их, неестественно бодро заговорила:

— Бог мой, да ты, кажется, везёшь в Межакакты приедиенские камни!

— Там книги, — серьёзно ответила Гундега. — Они тяжёлые.

— Собиралась пойти встретить тебя, да…

Илма прикусила язык: «Вот дурная, к чему я начала этот разговор!»

Гундега простодушно улыбнулась.

— Здесь близко. Заблудиться негде — дорога прямая. Дошла сама.

Кухня встретила приехавшую ласковым, уютным теплом, запахом блинов и заботливыми руками старой Лиены.

Она погладила Гундегу по голове, точно ребёнка.

— Какая ты худенькая… Устала с дороги, ноги, поди, промокли…

Лиена была похожа на бабушку. Так оно и должно быть, ведь они сёстры. Хотя бабушка была высокая, видная…

«Была», — у Гундеги дрогнули губы.

— Не горюй! — Лиена не знала, как утешить эту хрупкую девушку с детским печальным лицом. — Как-нибудь уживёмся.

Илма открыла дверь в прихожую.

— Поднимемся, Гундега, наверх, я покажу тебе твою комнату.

Илма понимала, что лучше всего утешит человека уверенность в том, что ничто не кончилось — пока мы живы, жизнь продолжается. И на самом деле: что же кончилось? Умер старый человек. А самой Гундеге всего лишь семнадцать лет.