Игры политиков - [14]

Другой соратник Черчилля, Кингсли Мартин, также считал, что его взгляды не соответствуют времени: «Это был славный и остроумный человек, которому доставляла удовольствие свободная беседа с молодыми учеными. Мне лично он тогда казался самым опасным из всех политиков. Яркие дарования сочетались в нем с дурацкими и отжившими свое взглядами, которые обрекают нас на немедленную войну между классами и нациями… Тем более знаменательно то, что в конце тридцатых мне предстояло стать его горячим поклонником, а в 1940-м пропеть ему панегирик как нашему бесспорному лидеру».

Империалистические воззрения Черчилля обнаруживались особенно остро, когда дело доходило до Индии, которую он во что бы то ни стало хотел сохранить в составе Британской империи. Тут проявлялась его слабость — снисходительное отношение к жителям субконтинента и всего Дальнего Востока. «Имея дело с народами Востока, — говорил он, — было бы ошибкой пытаться замолчать наши глубинные различия, пытаться укутать те или иные предложения в ненужно привлекательную оболочку, игнорировать, или скрывать, или отодвигать в сторону суровые, хотя и неприятные факты. Напротив, правильно было бы трезво и четко заявить британскую позицию, не бояться сказать: «Это нам не подходит»; «ничего хорошего из этого мы не извлечем»; «это не пройдет ни в коем случае»; «с этим мы не согласимся».

Однако при всех избытках и излишествах Черчилля всегда вдохновляло прежде всего видение великой Британской империи. Он призывал объявить «всему миру, что сердце Империи полнокровно, а рука справедлива и крепка». Опьяненный идеей имперского величия, Черчилль, естественно, утратил популярность в годы, когда, пожиная ужасный урожай Первой мировой войны, люди жаждали мира; аудитория его в театре британской политики была ограничена даже не фракцией а фракцией фракции. Но, подобно Рональду Рейгану, Уинстон Черчилль никогда не отступал от личных убеждений в угоду духу времени.

Вернувшись в парламент, Черчилль с растущим беспокойством наблюдал за подъемом нацизма в Германии, фашизма в Италии и милитаризма в Японии. Поддерживаемый лишь небольшой группой сторонников, он настойчиво говорил об угрозе растущей военной силы Германии, особенно о той опасности, которую представляет для Британской империи стремительно укрепляющаяся воздушная армада — «Люфтваффе».

Но англичане не слушали его, во всяком случае, поначалу. Нацию, засунувшую, подобно страусу, голову в песок, громогласные призывы Черчилля попросту раздражали. Не способная взглянуть в лицо ужасам еще одной мировой войны, британская публика пропускала мимо ушей его мрачные прогнозы касательно военной мощи нацизма. Премьер-министр Стэнли Болдуин отмел требования перевооружить флот, назвав его «дорогой игрушкой». А Невилл Чемберлен, в ту пору канцлер казначейства, в ответ на заявление Черчилля о растущем дисбалансе английских и немецких вооружений и его потенциально катастрофических последствиях, «заблокировал все расходы по причине финансового положения», подвергая тем самым угрозе обороноспособность страны ради сведения бюджетного баланса.

Разоружение сделалось национальной страстью. Не обращая внимания на угрозу со стороны Гитлера, политики и широкая публика требовали не увеличения, а, напротив, сокращения расходов на вооружение. Черчилль высмеял всеобщие заклинания по поводу контроля над вооружениями, придумав детскую сказку, в которой медведи, носороги, львы и другие животные из зоопарка добровольно отказываются от своих зубов, рогов и когтей, сохраняя при этом взаимную враждебность. Но тут выясняется, что, даже и разоружившись, животные продолжают борьбу, используя все, что у них сохранилось.

Разоружение, естественно, влечет за собой умиротворение: в 1930-е годы в Британии было широко распространено убеждение, что, стоит бросить Гитлеру кость в виде Австрии и Чехословакии, он успокоится. Черчилль саркастически отзывался о политиках-примирителях, тех, кто «считает, будто у Англии не осталось надежды, будто она обречена» и кто в этой связи предлагает склонить голову перед Германией. «Дорогие немцы, добейте же нас в конце концов!» Черчилль разошелся не на шутку. «Я пытаюсь выработать более здравый подход». По мере того как англичан все больше охватывало благодушие и самодовольство, речи Черчилля звучали все резче и определеннее. Выступая в мае 1935 года в палате общин, он пытался разбудить своих коллег. «Сидя сегодня в этом зале, можно подумать, что угроза уменьшается. С моей точки зрения, как раз наоборот, она неуклонно подступает к нашим берегам, — мрачно заявил он. — Не отказывайтесь от надежды, но не закрывайте глаза на действительность».

Стороннему наблюдателю вполне могло показаться, что в 1930-е годы Черчилль пользовался не большим политическим влиянием, чем предыдущие пятнадцать лет. Власть-имущие его не любили, а общественное мнение по-прежнему не желало слушать.

. Однако же сам Черчилль по мере развития событий начал понимать, что на его стороне сильный союзник — правда. Да и мир благодаря политике Адольфа Гитлера двинулся в его сторону. Перевооружение, которое в 1920-е годы могло показаться безумием и паранойей, представлялось теперь разумным и, возможно, даже запоздалым шагом.