Игры на раздевание - [79]

И ничего не происходит. В моих ушах шум, в глазах едкая кислота, в груди — смятение, но я не сдаюсь — толкаю свою руку в его раскрытую ладонь ещё плотнее. И один только мизинец Кая оживает, чтобы робко меня обнять. Это единственное крошечное движение заставляет мои лёгкие расправиться и сделать глубинный вдох, чтобы мгновением позже выдохнуть облегчение. Я не могу, не умею, а главное, не хочу проживать свои дни без этого человека. Он мой. Всегда был. Сам сказал.‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

Его пальцы сжимаются, укрывая мою ладонь, согревая. Его рука держит мою, зажатую в кулак. Это то, как мы жили — я сама в себе, Кай — одевая меня собой. Я распрямляю ладонь, разворачиваю и сжимаю пальцами его руку — теперь только так: мы держим друг друга, а не он меня.

Мне виден его сосредоточенный напряжённый профиль — вот так, как сейчас, он обдумывает только самые сложные задачи в своей жизни.

— Знаешь, а меня ведь встряхнул вовсе не любовник, — сознаюсь, наконец.

Кай поворачивается, и в моё лицо вонзается вопросительный взгляд, и именно вонзается, потому что слово «любовник» здорово заточило его края.

— …не он, а ты. Именно ты. Так страшно вдруг стало потерять!

Да, не нужен был Ансель, встреча в отеле заставила протрезветь.

— Скажи что-нибудь? — прошу.

Кай очень долго собирается с мыслями. Так долго, что мои надежды успевают трижды умереть и заново родиться, но он, наконец, говорит это — то, что мне так необходимо было услышать, и только от него:

— Мы оба здесь, а не где-нибудь ещё. И, что важно, не с кем-нибудь ещё. Каждый из нас пришёл сюда своими ногами и по собственной воле, имея перед глазами десятки других путей, лиц и возможностей. Их действительно десятки, даже сотни, но мы снова, и не сговариваясь, нашли дорогу, которая привела обоих в одну точку.

Я прижимаюсь щекой к мягкой кашемировой ткани, желая на самом деле прорваться к нему — быть как можно ближе.

— Что ж ты так плачешь-то? — спрашивает.

— Я думала, уже всё! Совсем всё, понимаешь?

— Почему?

— Ты столько раз просил не предавать…

— Ты не предавала, Вик. Это всё я. Меня во всем вини. Вали всё на меня. Я, зная тебя как никто другой, провёл этим путём.

— Ты же обещал не лгать, не манипулировать… помнишь? — глотаю слёзы.

— Помню. Всегда помнил. Но жизнь не всегда даёт нам шанс сдержать обещание, Вик, — вздыхает. — Ты, твоя жизнь, твоя радость важнее моего морального облика… и не только его. Важнее всего, вообще. Есть только мы друг у друга. Вдвоём против всего мира. И мы справимся.

— Кай…

Понятия не имею, что с моим голосом, но это «Кааай» прозвучало драматическим оперным пением. А вслед за ним впервые в моей и его жизни:

— Я люблю тебя…

Он замирает. Мы оба. Смотрим друг другу в глаза вечность, боясь пошевелиться.

— Повтори… — просит очень тихо, но так… глубоко… таким хрупким голосом.

— Я люблю тебя! — повторяю тоже тихо.

— Ещё…

— Я люблю тебя.

Его ладонь не просто ложится на мою щёку, а будто впервые прикасается. Он трогает большим пальцем мои губы, одновременно приближая лицо, и прикоснувшись своими губами к моим, снова просит:

— … скажи это… ещё хотя бы раз…

— Я люблю… тебя, — выдыхаю в его рот.

В тот же миг он закрывает глаза, и у меня чувство, будто с его плеч лавиной сошла многолетняя тяжесть.

Кай целует меня. Не так, как тогда в чулане, а как мужчина, семнадцать лет любящий одну и ту же женщину. Мужчина, переживший то, что нормальные люди не желают даже своим врагам. Мужчина, никогда не сдававшийся. Никогда. Чтобы ни произошло, он будет шагать или ползти в заданном самим же собой направлении, единственном по его расчётам верном. Самый упёртый человек из всех, что мне попадались. Непреклонный и абсолютно не поддающийся убеждению. Всегда и во все времена живущий исключительно по своему собственному разумению, никогда не отходящий от своих принципов.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍Я вспоминаю слова Дженны: «Тебе достался лучший мужчина на планете», и зависть в её глазах, пусть и не злобную, но всё же зависть. Он кажется ей идеальным, и не только ей — все вокруг убеждены в его неотразимости, в обречённости на успех, потому что он в этом мире ОСОБЕННЫЙ. И только мне известны все до единого его изъяны, промахи, слабости, поражения и пробоины. Я знаю, что способно сделать его слабым. Я знаю, в чём именно кроется его уязвимость, чего на самом деле он хочет от жизни и чего ждёт. Я знаю, что он, в конце концов, считает для себя главным.

Да, он особенный, но далеко не лучший, а просто мой.

— Я не Герда, никогда ею не была. Я, наверное, Снежная королева, а твоей Гердой всегда была Дженна. Всё это время она была рядом с тобой, Кай, а ты не заметил её. Ты ошибся.

— Заметил. Но нет, не ошибся. Просто в нашей сказке Каю не суждено было любить Герду, он навсегда, навеки обещан своей королеве! — торжественно пропевает и целует в лоб, улыбаясь.

Как бы ни обжигали холодом её снега, насколько свирепыми не были бы бури, Кай из последних сил будет идти вперёд, шаг за шагом продвигаться к ней, чтобы найти, обнять, поцеловать в лоб своим фирменным поцелуем и растопить лёд. Он найдёт способ, перевернёт мироздание, наплюёт на нормы, наступит на горло своим инстинктам, задавит естественное стремление защититься от боли, но отогреет свою королеву, вдохнёт в неё жизнь. А если поцелуев и объятий вдруг окажется недостаточно, он вырвет своё сердце, и вот таким, горячим и окровавленным, вложит в её грудь, чтобы его любовь снова понеслась по её венам, давая ей жизнь и надежду на лучшее.