Игры на асфальте - [47]

Она страдальчески и демонстративно вздохнула («Господи, сколько же нужно терпения!»), переложила трубку из руки в руку.

— Я повторяю: я-ни-че-го-не-и-щу. Просто зашла посмотреть. А бумаги твои где?

Молчание.

— Ах, вот как… — Маргарита посмотрела на меня и погрозила кулаком. — Ну, и молодец, ну и правильно, мало ли что… А я ничего и не думала. Проявила бдительность, да. Ротозей — находка для злодея. А ты скажи мне спасибо… Пожалуйста, бабуленька. Нет, писем нет. Денег у меня навалом. Ну, ладно, целую. Целую тебя в обе щечки.

Маргарита бросила трубку.

— Фу! — сказала она. — Камень с плеч. А ты, проклятый Гришка…

Она кинулась ко мне, хотела схватить меня за ухо, я увернулся, тогда она стукнула меня кулаком по спине.

— Из-за тебя всю ночь не спала! Выдумщик несчастный!

Я покосился на Коновалова — он сидел с непроницаемым любезно-внимательным лицом, держа сигарету на отлете, чтобы дым не слезил глаза. Столбик пепла упал ему на колено, но он этого не видел.

— И все равно мы его поймаем! — промолвил Максим, неодобрительно глядя на Маргариту.

А Тоня ничего не сказала, но по ее лицу видно было, что она очень за меня переживает. Действительно, положение у меня было дурацкое, но, как всякий человек, попавший в дурацкое положение, я злился на Тоню именно за то, что она мне сочувствует. Что оставалось мне делать? Вскочить и, рванув рубаху на груди, завопить: «Да был же он, был Кривоносый! И обещал мне дать пинка!» Но я не стал шуметь и объясняться. Я молча встал, пошел в тамбур к выходу и снял с вешалки свою куртку. Ладно, сказал я себе, не верят — не надо, я им всем еще докажу. Всем выгодно, чтобы я остался дурак дураком: посмотри́те, как успокоились Маргарита и Коновалов! Ну, а мне это вовсе не выгодно. И не успокоюсь я, пока не докажу, что я прав.

— Так я не понял, — проговорил после паузы Коновалов. — С бумагами что, все в порядке?

— В полнейшем! — ликуя, ответила Маргарита. — Она их сдала на хранение в музей.

— Предусмотрительная женщина, — заметил Коновалов и обратился ко мне. — Ну как, Григорий, вопросы есть?

Я покачал головой.

— Ну, вот и ладушки, — Коновалов положил сигарету на край пепельницы и, потянувшись, нажал кнопку звонка в стене. — А сейчас мы выпьем лимонаду — за успешное завершение следствия.

— Нет, нам домой пора, — коротко ответил я.

24

Мы вышли из гостиницы без четверти два. Любезный хозяин проводил нас на улицу. Фосфорическая женщина в голубом сделала вид, что нас нету, — она сидела за своим столиком и с преувеличенным вниманием рассматривала какой-то журнал. Дождь уже стих, я нес куртку, Тонин зонт и Максимкин плащ в руках. Коновалов остановил такси и, прежде чем Маргарита успела возразить, дал водителю двадцатипятирублевку и сказал что-то вроде: «Не обижай ребят».

— Созвонимся? — спросила Коновалова Маргарита.

— Да тут уж как, — добродушно ответил он. — Уезжаю я, моя милая. А в Ленинграде у меня телефона нет.

Он сунул руки в карманы плаща и, узкоплечий, долговязый, зашагал к вестибюлю.

Мы с Максимкой и Тоней уже сидели в машине. Маргарита постояла, потом гневно фыркнула и, сев рядом с водителем, с силой захлопнула дверь.

— Ну, ну, красавица, полегче, — сказал шофер.

— Вам уплачено, — бросила ему Маргарита.

— А я вот высажу вас всех, — пообещал шофер, — и деньги отдам.

И тут Максимка тихо заплакал. Он нервничал, должно быть, все это время, вдобавок проголодался, и угроза шофера оказалась последней каплей, переполнившей чашу горечи: муравьиная душонка его страдала от того, что он даже не представлял себе, в какой стороне находится его дом.

— Держись, Максим! — сказал я сурово.

Маргарита даже не обернулась, она сидела, яростно нахохлившись, и, как леди Винтер, кусала свои красные губы. А Тоня ласково обхватила Макса за плечи и стала тихо говорить ему разные глупости:

— Ну, как же так? Вот мы вернемся домой, а папа уже приехал, и спросит он: «Почему наш Максимочка плакал?» Что мы ему ответим? И Грише попадет.

Я вспомнил, что попадет-то сейчас именно ей, и у меня заныло сердце.

— А ты не знаешь, почему я плачу! — всхлипывая, проговорил Максим. — Я яблоко забыл на столе, это мое было яблоко.

— А ты ко мне зайдешь, — утешила его Тоня, — я тебе грибка дам попить, грибок тоже кисленький, полезный…

Еще чего не хватало! Я хотел вмешаться в эту болтовню, но в это время шофер спросил:

— Так мы едем или не едем?

Тоня поспешно назвала адрес, и мы поехали. Это было мрачное путешествие. Максим тихо всхлипывал, успокаиваясь по мере приближения к дому, я горько размышлял о том, что люди верят другим лишь тогда, когда им хочется либо выгодно верить. И эти размышления помогали мне забыть о том, что Тоню — а значит, и меня — ждет сейчас расплата за совершенное мною предательство. Тоня, пытаясь развлечь моего братишку, щекотала ему кончиком косы щеку: она не знала, глупая, что смех от щекотки не унимает слез, наоборот, рыдания становятся еще более бурными. А в это время машина, наполненная нашим молчанием, летела под светло-пасмурным небом по мокрому, блестящему, как зеркало, асфальту, весело подрагивая на каждой попадавшей под колеса луже, и было ей, наверное, хорошо.