Игры на асфальте - [19]

Ну ладно, а дальше что? Кривоносый, конечно, не пустит меня в квартиру и никакого фонаря не даст, неважно — «попрыгунчик» он или действительно приезжий. А я и не стану настаивать. Нет так нет, извините, очень жаль, всего хорошего. Мне надо только убедиться, что зеркало в прихожей пропало, что это мне не померещилось.

Да, но зачем считать Кривоносого дурачком? Уж как-нибудь он сообразит, что я явился во второй раз неспроста. Он сделает со своим лицом еще что-нибудь, притворится, например, брюзгливым дядей («Среди бела дня фонарь понадобился! Людей только беспокоишь…») и впустит меня в квартиру. А там, простите, вариант номер один: мешок мне на голову — и в кладовую, сиди и не пищи, а то ведь сам понимаешь… И дальше вот что получится: не дождавшись меня, Максимка потребует, чтобы Тоня отвела его к Ивашкевичам. Я Максимку знаю, Тоне против него не устоять. Они будут звонить, пока им не откроют, и тогда — дохлой мухи я не дам за все дальнейшее.

Мне стало жутко: еще не хватало, чтоб малыш и девчонка оказались впутаны в эту историю. Нет, идея фонаря не годится, она предполагает, что я так или иначе в квартиру вхожу. А может быть, не лезть со своим носом вовнутрь, а просто спросить про дядю Альберта, вернулся он из Индии или нет. Никакого дяди Альберта в семье у Ивашкевичей не числится, и если Кривоносый — чужой, он сразу же попадется. Да полно, так ли уж сразу? Приезжий из Вологды может и не знать, существует дядя Альберт или нет. Ответит: «Понятия не имею», и что это нам даст? Ничего.

Тут ход моих рассуждений закончился тупиком, и в голове у меня заплясали другие соображения. Простите, а откуда у «попрыгунчика» ключ от квартиры? Я понимаю, что он мог действовать отмычкой или там «фомкой», но формально — откуда? Легенда «Я приезжий» должна же быть хоть как-то разработана, а если это не легенда — тем более: откуда взялся ключ и куда он после денется? Что, Кривоносый постоянно возит его с собой и заберет в Вологду? Совершенная чушь, а под половичок, насколько мне известно, Ивашкевичи ключи не клали, не было у них такой привычки. Свой личный ключ Женька, например, всегда носил с собой: для него личный ключ от входной двери был символом независимости, ушел — пришел, и никого не надо дожидаться на лестничной площадке. Гульливая Маргарита, я полагаю, тоже дорожила своим ключом: если верить Женьке, она являлась домой и за полночь. И «бабушкина Жека», и родители — Ивашкевичи — все члены семьи открывали дверь своими ключами, дверной звонок был только для посторонних. Я помню, что, услышав звонок, Александра Матвеевна всегда говорила: «Кто бы это мог быть, интересно?» Она любила, когда к ней приходили… Да, но о чем это я? О том, что при пяти ключах у Кривоносого имелась масса вариантов.

А может быть, спросить его, как проехать на дачу к Ивашкевичам? Он просто обязан знать адрес дачи, иначе как он мог сообщить о своем приезде? Допустим, я хочу съездить туда повидаться с приятелем. Вот тут-то «попрыгунчик» и попадется… Как бы не так! Шайка должна следить одновременно и за квартирой и за дачей. Может быть, третий сообщник сейчас околачивается именно около дачи, а есть еще и четвертый, он ходит по пятам Маргариты, без этого никак нельзя.

Послушай, Григорий, сказал я себе, а не чепуху ли ты городишь? Четырех сообщников выдумал, и вообще всю Москву опутала разбойничья сеть. А представь, что никаких сообщников нет, ни четвертого, ни третьего, ни даже второго: кто вбил тебе в голову, что между Коренастым и Кривоносым вообще есть какая-то связь? Ну, человек приехал из Вологды, ну, позвонил на дачу, у Ивашкевичей там есть телефон, ему как другу семьи дали два номера, городской и дачный: ночуй, дорогой, сколько влезет, зачем тебе ютиться в гостинице? Ах, ты не хочешь на даче, тебе неудобно? Пожалуйста, городская квартира пустует. А ключ тебе сейчас привезет Маргарита, она же и заберет его обратно. Да что ты, дорогой, какие хлопоты. Она у нас девочка шустрая и подвижная, хлебом ее не корми, только дай прокатиться лишний раз туда и обратно на электричке. Вот и все, Григорий, и не морочь себе голову. А то: «Храбрый школьник распутал преступный клубок, разоблачена крупная шайка истребителей венецианских зеркал! Слава юному Маркизу, Григорию Кузнецову!» А ты видал хоть одно венецианское зеркало? Мало ли что Женька сказал: уж что-что, а приврать младший Ивашкевич умеет. Не он ли выдавал осколки зеленого бутылочного стекла за изумруды Голгофы (позднее оказалось — «Голконды»)? Не он ли натирал серебряной фольгой трехкопеечные монеты и пускал их в ход как двугривенные? Что ты, собственно, суетишься, Маркиз? Один взрослый болван цыкнул на тебя, другой пригрозил дать пинка, вот ты и вообразил, что оба они грабители.

В те годы по отношению к миру взрослых (включая самых мне близких) я находился в глухой и временами ожесточенной обороне. Наверно, это было связано с первыми попытками самоутверждения: смешно же самоутверждаться за счет тех, кто младше тебя (хотя некоторые именно так и делают), а взрослые, как мне казалось, упорно не желают потесниться, впустить меня в свой круг, признать меня равным среди равных. Каждый из них (повторяю, мне так казалось; ставши взрослым, я смотрю на свои тогдашние проблемы, естественно, уже со стороны, а как бы вы хотели?) — так вот, каждый взрослый, по моим тогдашним понятиям, превыше всего на свете ценил свою собственную законченность, завершенность, сделанность («Я сам себя сделал!») — и свое место в такой же законченной и завершенной картине мира. Мне же в этой картине отводилась лишь функция