Игры на асфальте - [18]

лестницу, ему совсем не было интересно, чтобы Коренастый подошел к нам во время нашего разговора и заставил меня подумать, что между ними существует какая-то связь. И когда внизу хлопнула дверь, он заговорил неестественно громко. Зачем? А затем, чтобы предупредить своего сообщника, что подниматься не следует. Тот и не поднялся, и только поэтому я не встретил его на лестнице, и «Волга» исчезла, может быть, удрала. Это вам шесть и семь: громкий голос Кривоносого и исчезновение «Волги». А не хватит ли? Не пора ли бить в колокол: «Батюшки, грабят!»

В те времена квартир отдельных было еще немного: немудрено, что на каждой площадке дома Ивашкевичей — исключая пятый этаж — висело по нескольку почтовых ящиков, Москва не успела еще широко расселиться. Но городских легенд о тайнах отдельных квартир я слышал немало. Странное бульканье в платяном шкафу, где при проверке оказалось висящим обезглавленное туловище, из которого в эмалированный тазик капала кровь… Таинственные папиросы, которыми пришелец, якобы оценщик, окуривал хозяев, после чего они погружались в полуобморочное состояние и бессловесно наблюдали, как оценщик бесплатно выносит мебель… Запрятанные в стену фамильные клады, за которыми являются потомки белоэмигрантов… А были еще и странные «попрыгунчики» в белых балахонах с диванными пружинами, привязанными к ногам: они доскакивали до любого этажа (что мне всегда представлялось сомнительным) и безжалостно «ограбляли». «Попрыгунчики» принадлежали еще к довоенному эпосу, но Женька Ивашкевич рассказывал мне, что они будто бы до сих пор свирепствуют в городе Житомире.

Я не очень-то верил во все эти легенды, но слышал их — этого было достаточно. И вот, пожалуйста, носом к носу столкнулся с живым грабителем. По логике вещей, Кривоносый должен был пристукнуть меня тут же, на лестнице, но он этого почему-то не сделал — возможно, потому, что у каждого уголовника свой почерк, и тот, кто работал домушником, принципиально не мог пойти на «мокрое дело».

Это с одной стороны. А с другой — я понимал, что стыдно бежать на улицу и звать на помощь постового милиционера: все мои «пункты» находились на уровне домысла. И особенно слабая связь имелась между первым и вторым: «Маргарита куда-то торопится» — «лицо мелькает в окне». Ну, Маргарита побывала в городе, торопилась, и что же? Почему, как следствие этого, в окне ее комнаты появилось лицо? Ключ обронила? Нелепо даже для детектива. Маргарита спешила на какую-то важную встречу, специально с дачи приехала. А в это самое время какой-то жулик прикидывался ее дальним родственником из Вологды. Почему-то длинное лицо Кривоносого увязалось у меня со словом «Вологда», мне даже стало казаться, что он это слово в беседе со мной произнес и очень при этом окал. «Сам-то я здесь проездом, из Вологды, переночевал — и в дорогу». Зачем он это мне, незнакомому мальчишке, вообще говорил? От смущения, чтобы оправдать свое неожиданное появление? Как-то я не заметил, чтоб Кривоносый смущался.

Тут я заметил, что Тоня давно уже отвернулась от зеркала и смотрит на меня во все глаза.

— Гриша, ты что? — проговорила она. — Зачем ты так делаешь?

Понятия не имею, что я такого делал особенного, но Максимка тоже бросил ножницы и беспокойно глядел на меня.

— Ты видел Риту? — с непонятной мне интонацией, в которой слышался вопрос и одновременно виделся утвердительный кивок, спросила меня Тоня.

— При чем тут Рита? — сердито отозвался я.

— Наверно, Ивашкевич повесился, — серьезно сказал Максимка, и Тоня засмеялась.

Я подошел к Максимке и щелкнул его по лбу.

— Не говори глупостей! Второй раз уже распускаешь язык.

И Максимка заплакал. Правда, при Тоне он постеснялся гудеть, он плакал вполголоса, но слезы так и покатились горохом.

— Зачем ты его бьешь по голове? — спросила Тоня. — Мы платья для кукол шьем, а ты пришел какой-то странный…

— И все испортил, — всхлипывая, добавил Максим. — Помешался на своих Ивашкевичах!

Пол был забросан тряпочками, на столе лежали вырезанные из картона куклы, их лица Тоня нарисовала по-девчачьи: огромные мохнатые глаза, губки бантиком, нос — две точки, африканские кудри.

Мне стало жалко братишку и Тоню.

— Ребятки, — сказал я, гладя Максимку по голове, — простите меня, пожалуйста. Вы хорошо тут без меня играете, побудьте еще полчаса!

— А ты куда? — вытирая ладошкой слезы, спросил Максимка. — Опять к Ивашкевичам?

— Да… Надо кое-что выяснить.

Я подошел к дверям, потоптался, Тоня и Максимка молчали.

— Да, кстати. — Я протянул Тоне ключ. — Если я задержусь, отведи Максимку домой и почитай ему книжку, он тебе сам скажет — какую.

— Я с тобой, — сказал Максимка и начал слезать с дивана, но Тоня его остановила.

— Ничего, ничего, Гриша скоро вернется, — проговорила она не слишком уверенно.

И взяла у меня ключ.

11

Легко сказать — «надо кое-что выяснить», а как это сделать? Стоя в подворотне на холодке, я задумался. Мысли у меня, как правило, рождаются не в результате целенаправленного процесса («Думай, Гришенька, думай!»), а сами по себе, когда им заблагорассудится, хоть среди ночи, и никогда вовремя. Конечно, можно придумать повод для визита: скажем, мне срочно нужен фонарик. У Женьки был такой, с жужжалкой-динамо, Женька гордился им и называл «вечным», я не имел к этому фонарику отношения, но Кривоносому об этом не обязательно знать. Само наличие фонарика тоже, в общем-то, не обязательно, но все же лучше, чтоб он был, — так легче строить поведение. Так вот, фонарик был, я даже знал, где он лежит, в Женькиной комнате, в нижнем ящике левой тумбы письменного стола, если, конечно, Женька не взял его с собой на дачу. Вроде бы все очень просто: извините, Женя забыл вернуть мне эту вещь, я много раз заходил, но никого не заставал, а фонарик мне очень нужен. В первый раз я постеснялся беспокоить вас, незнакомого человека, но потом сообразил, что другой возможности не представится до конца августа. А если вы мне не доверяете, могу оставить свой адрес.