Игры капризной дамы - [53]

Когда-то таких ребят называли агентами. Но время шло, термин сей посчитали неблагозвучным и не отвечающим истинному назначению данного источника информации. В закрытой печати появились статьи о том, что суть названия «агент» в принадлежности его к враждебной среде, а поскольку такой среды в нашем обществе давно нет, то и название потеряло смысл. С того времени была сделана попытка назвать эти источники словом «помощник».

Слово это прижилось наполовину. Его чаще всего стали употреблять большие и маленькие оперативные начальники, поскольку положение обязывало их говорить языком инструкций и приказов. В среде оперов эта категория стала зваться по-разному. Наиболее неприхотливые и не отличающиеся большой фантазией звали их просто — людьми: человек сообщил, человек считает, надо с человеком посоветоваться… Те же, в ком работа еще не вытравила оперативную романтику, называли их каждый по-своему, но с непременной любовью или дружественностью.

Феде нравилось слово «апостол». Правда, тот же Надеин говорил, что апостол в большей степени — посланник, а не последователь или приверженец. Но здесь Федя был упрям. Употребив его в шутку и прилепив к своему первому источнику, второму, третьему, четвертому, вскоре он уже не мог без него обойтись.

Кондратьев был у него двенадцатым.

Приехав в Каминск, Федя начал искать тех, кто мог бы помочь в работе на самых неблагополучных участках. Медленно, как песок сквозь сито, просеивал всех, кто имел хоть малейшее отношение к станции и «ящику». Ячейками того сита были: память, умение расположить к себе людей, разбираться в людях, разговаривать с людьми, оценивать поведение людей…

Далее следовал второй этап поиска: среди энного количества «приятных во всех отношениях молодых людей» определить с большой степенью вероятности того, кто мог бы выполнять деликатные поручения и при этом не поделиться полученной информацией даже с любовницей. А потом начиналась работа с самим кандидатом в апостолы.

Но еще до личного знакомства у всякого опера, если он действительно искал апостола, возникает чувство, что он нашел то, что искал. У Феди такое чувство либо не возникало вообще, либо возникало на последней стадии изучения кандидата. Так было и в тот раз. О будущем своем апостоле Федя знал все от его рождения до приезда в Каминск на работу, знал его друзей и соседей, отношение к нему на работе начальства и подчиненных, знал даже то, чего не знал никто в окружении молодой семьи, а именно, что будущий апостол не отец их единственного с женой ребенка. Это была семейная тайна, и то, как он ее хранил, подтверждало предположения Внучека: ему можно доверять, он никогда не расскажет о контактах с опером ни во время ссоры — жене, ни по пьянке — друзьям.

Чем больше работал Федя вокруг кандидата, тем ближе и роднее становился ему тот, и у Феди начало возникать чувство, знакомое всякому оперу, чувство родственной души, но души не простой — скрытной и спрятанной за завалами общественного мнения и различными комплексами, среди которых первое место занимал известный всем профессионалам «комплекс стукача». Психологи понимают под ним «совокупность представлений о том, что оказание помощи государственным органам на негласной основе является позорным, постыдным и всеми осуждается».

Комплекс этот, считает Федя, феномен чисто русского свойства. Им болели и болеют западники и славянофилы, красные и белые, демократы и консерваторы. У него глубокие, если не сказать глубочайшие корни, потому что произрастает он на благоприятнейшей почве русской, а шире — славянской души.

История России похожа на большие качели, где организующее и упорядочивающее начало борется с анархиствующим. Организующее начало представлялось государством, анархиствующее — негосударственными формами. Помогает тому или другому началу общественное сознание; оно периодически ослабляет одно начало в угоду другому, и качели набирают размах, соответствующий российским просторам.

Стоило государству потянуть качели в свою сторону, как общественное мнение тут же становилось на сторону противоположного начала, вспоминало о человеческих ценностях, всячески уничижало методы государственного управления обществом и в конце концов добивалось своего. Сила государства убывала, качели возвращались в состояние равновесия, но тут другая сила вытягивала их в обратную сторону и начинались события, страшнее которых не придумаешь… Тогда снова вмешивалось общественное сознание, вспоминало о государстве, призывало государство вмешаться, навести порядок, так как «причиняется ущерб человеческим ценностям». В этот период, если и говорили в обществе о том, что государство — зло, то всегда упоминали, что это зло необходимое, обеспечивающее стабильность, безопасность и дающее надежду на будущее. С этого момента начинался крен в другую сторону, и так без конца…

Но, что самое парадоксальное, и в одной, и в другой крайних точках разлета этих качелей анархиствующее начало всегда высокомерно, а иногда и с презрением относилось к государственным чиновникам и тем, кто им каким-либо образом помогает.

Может быть, это происходило оттого, что государство в сознании россиянина всегда — зло, хотя и необходимое? Может, этому были другие причины, коренящиеся все в той же душе, необъятной, как сама Россия…