Игры Фортуны - [74]

— Так я могу теперь уйти? — с притворным хладнокровием спросила оскорбленная и униженная Юлиана, отчаянно надеясь, что нежная робкая Аннушка, как прежде удержит ее, заключит в объятия, обольет слезами, умолит остаться.

— Иди, — жестом отпустила ее Анна. Не без внутреннего трепета от расставания со своей единственной опорой в течение последних тяжких лет, но решительно. Эту мучительную зависимость надо будет рвать по живому, если она хочет снова увидеть Морица, быть самостоятельной, быть собой.

Юлиана попыталась что-то сказать, но слова замерли у нее на губах, а крепкие белые зубки до крови впились в нижнюю губу. Из последних сил заставляя себя не разрыдаться вновь, она сделала книксен, наверное, смотревшийся очень нелепо в ее гвардейском мундире, и жалко поплелась прочь. Лишь отойдя от покоев Анны и забившись в укромный уголок, она дала волю своей жгучей обиде, горю, злобе. Рыдала, грызла губы, чтобы не выть в голос, вцепилась сильными тонкими пальцами в портьеру и изорвала ее на куски, растерзала на груди кафтан, в исступлении билась головой о глянцевые изразцы холодной голландской печки, пока они не окрасились кровью. Рухнув без сил на пол, измученная и истерзанная телом и душой Юлиана отчетливо поняла простую истину. Она проиграла. В битве любви всегда бывает такой третий, которому суждено испить горькую чашу. А еще — она никогда не сможет оставить Аннушку одну, потому что, в отличие от Линара, она по-настоящему любит ее. Любовь всегда жертвенна, и в случае Юлианы придется жертвовать собой.

А еще ради этого придется терпеть Линара. Ради Аннушки. В конце концов, Линар будет полезен, если судить на трезвую голову (тут Юлиана прикоснулась к своему разбитому, быстро опухающему, пылающему лбу и опять тихонько заплакала — просто утро слез у нее какое-то… ). Саксонский посланник, по крайней мере, человек бывалый и ушлый, мастер всякого рода хитростей и обманов, что при петербургском дворе весьма пригодится. Хотя одевается он совершенно отвратительно, словно молоденький паж, поворачивающий сопливый нос за флюгером моды. Что за цвета для мужчины у его камзолов? Абрикосовый, персиковый, серебристый…  И еще эти брюссельские кружева всюду, даже на панталонах, и скользкие шелковые чулки фиалкового цвета! Тьфу, противно! Если бы Юлия родилась мужчиной, то носила бы латы! И стальной шлем, подсказал ироничный не к месту внутренний голос. Тогда бы сейчас она разбила не голову, а печку…

Глава 2 Каждому свое

Анна стояла на возвышении, за шаг от трона. А сам трон пустовал — Иванушка мирно спал в своей колыбельке, не нести же было ребенка сюда, на раздачу чинов и званий! Новоиспеченная правительница России в пышном серо-голубом платье, с андреевской лентой через плечо, чувствовала себя неловко. Ныне ей предстояло явиться ближайшему окружению и героям недавнего переворота в облике прекрасной и властительной дамы Фортуны с рогом изобилия в руках. Вот они все собрались и ждут — пока из рога изобилия посыплются на них блага земные!

Впереди всех главный герой — генерал-фельдмаршал Миних, бравый, подтянутый, гладко, до синевы, выбритый, в богато расшитом камзоле с выпущенными по моде, а не по форме пышными кружевами рукавов, в элегантно завитом парике на массивной плешивой голове, и пахнет от него чем-то сладким и приторным, будто он не солдат, а петиметр. Этот запах как будто наполняет тронную залу — он повсюду, запах Миниховой победы и удачи! Тетка Анна Иоанновна называла Миниха «столпом империи». Может, он и столп, только, как известно, доносчик и бешено честолюбив. Анна всегда не любила и побаивалась Миниха, хоть он и привел ее к власти!

Рядом с Минихом — его сын Эрнст, муж Доротеи Менгден, и все немалые числом бароны Менгдены при русском дворе. Только Юлианы нет среди них, пустует теперь ее место рядом с Анной, по правую руку от нее, и все в зале недоумевают, видя это. Шепчутся втихомолку: «А где же наша неизменная госпожа Менгден-главная?» — «Говорят, недужна. Поскользнулась на паркетах — и головой об печку!» — «А-а-а…»..

Вот вице-канцлер граф Остерман: этот старый обманщик чувствует неладное: наверняка его обойдут в пользу Миниха. Оттого кряхтит и хромает больше обычного, корчит жалкие рожи и жалуется на подагру всем встречным.

Рядом с Остерманом незадачливый муженек Антон-Ульрих: вот, кто должен был повести за собой солдат, свергать Бирона! Анна с легкостью победительницы забывает, что сама отказала ему в этом праве и недовольно отворачивается от мужа: тот покорно опускает глаза. А ведь придется назначить этого недотепу генералиссимусом, иначе Миних заберет слишком много власти!

Они еще недавно спорили об этом с Юлианой (у бедняжки перевязана голова, словно она была ранена при перевороте, но она нетвердым шагом притащилась к своей подруге и госпоже в покои) — перед тем, как начать раздачу наград и званий…  Тасовали дары Фортуны, как колоду карт. Назначить Миниха генералиссимусом — кто заслужил, как не он? К тому же, Анна ему это обещала. Жутковато, а вдруг завтра побежит предлагать свою шпагу Елизавете? Как говорится: единожды предавший, предаст и дважды, и многожды! Хотя, если рассудить, кого предал Миних? Мешавшего ему Бирона? Фельдмаршал лишь утверждал значимость собственной персоны. И, если ему помешает правительница Анна, он смахнет с шахматной доски и ее.