Игры богов - [3]

Олег еле-еле тащился во главе своей дружины. Вроде бы совсем недавно выехали из Киева. Сначала навстречу неторопливо двигался низкорослый кустарник с чахлыми деревьями, а затем деревья сдвинулись, стало темнее, над головой желто-красный полог из веток, которые шепчут, воркуют. Стволы пошли всё массивнее, огромнее, кора отваливалась мёртвыми кусками, древняя, уставшая, скрипучая, и, наконец, дружина вступила в настоящий лес, где влажно и сумрачно, сильно пахнет мочой туров, протухшим болотом. Под ногами вместо травы и листьев прогибается серый мох, впитывающий влагу. Толстые корни вспучивают его, взламывают промерзшую землю, а из-под мха подымается какой-то серо-коричневый туман. Еле слышный новый звук прорвался сквозь завывание ветра. Казалось, ещё немного, и могучие всадники разрушат сонную, осенне-зимнюю тишину, нарастающий топот разобьёт однотонный и тоскливый гул, лес пробудится и грянет могучим хором. Стук копыт становился всё громче и громче; среди деревьев показалась хмурая, молчаливая дружина. Всадники были настолько опасны, что даже леший, восхотевший развлечься и чуть-чуть попугать, драпанул подальше. Не нужны ему неприятности.

Кони ступают беззвучно, копыта проваливаются в мох, чавкают, и стоит омерзительная, до тошноты вонь. Дорожка превратилась в тропку, пугливо запетляла между полуживыми деревьями. Каждый ствол в три-четыре обхвата, каждый раздут, в наплывах, иные как будто свернуты исполинскими руками на сто восемьдесят градусов, кора растет по спирали, многие усыпаны ступеньками страшноватых грибов красно-бурого цвета, каждое третье дерево смотрит нам мир чёрным дуплом, как будто не дупло, а пустые глазницы великана.

Сквозь мёртвую листву виднелись скелеты, вперемешку: человеческие, лошадиные, верблюжие и даже несколько огромных то ли динозавровых, то ли мамонтовых.

— Здесь, — произнес волхв внезапно. — Мы приехали.

Впереди небольшая поляна, даже не поляна — такое чудовищное квакающее, булькающее, выпрыгивающее над всем лесом, всегда отвоевывающие себе пространство, всасывающее в себя всё, что перед ним, и со всех сторон мёртвая зона, даже мха нет. Чуть подальше, эдак с полверсты, всё усыпано сухими листьями и мелкими веточками, тоже сухими настолько, что, когда Олег спрыгнул с коня, под ногами не только сухо захрустело, но и рассыпалось в древесную пыль.

А наверху, на бугристом холме стоял огромный Дуб.

Стоял полуголый, раскидав на десятки метров вокруг себя одежду — кору, а сама плоть раздулась мощными мышцами — наростами, серо-жёлтая, матово блестит, как отполированная поверхность горного хрусталя, прочная, проморенная дождями и иссушенная солнцем. Казалось, что это не дерево, а былинный великан, охраняющий рубежи своей отчизны.

И под этим деревом-богатырём лежал огромный скелет коня. Олег поднял руку, дружина остановилась, старый волхв лязгнул челюстью.

В глазах Олега читалась бешенство, губы кривила жёсткая улыбка.

Подмерзшие листья хрустели под копытами и отлетали вперемешку с комьями земли. Смущение медленно терзало всадника, в отзвуках топота своей дружины ему слышалась песня-гимн, что поют воины во время тризны.

Богатыри остановились, закованные в чёрно-серебряную броню. Молчаливые и верные, они ждали.

— Княже, ведь предсказано было…

— Знаю, знаю, пусть все отъедут, я хочу остаться один. Хотя нет, подожди немного, что ты рассказывал о душе?

Волхв тяжело вздохнул:

— Ты же сам волхв, сам всё хорошо знаешь.

Олег горько улыбнулся:

— Знать-то я знаю, но как приятно услышать что-то умное от другого.

— Хорошо, слушай: мы на Земле как искры, то есть человек, прежде всего, — душа, душа суть Искра Божия, душа суть искра, исходящая от истока, от костра, коим является Всевышний…

Олег с натугой, растягивая слова, шёпотом:

— А я кто? Праведник, волхв, воин? Ведь у каждого из них свой путь. У волхва — либо в Ирий, либо, сострадая людям, опять вернуться на Землю. У воина — в воинство Перуна, чтобы опять вернуться на Землю воином. Так кто же я?

Волхв насупился:

— Ты слишком велик, мне это неизвестно, я думаю, ты сам должен решить, кто ты.

— Пойду я потихоньку к своему коню, надоело всё твоё полумёртвое умничество, а мне напоследок хочется чего-нибудь человеческого.

Олег с раздражением пнул череп коня, из котомки достал запечатанный воском кувшин с вином, приложился.

— Мой конь или не мой, изуверы-извращенцы? Ну и где же я им змею найду, да чтобы ещё мой сапог прокусила, ведь он-то двойной, даже стрела не прошибет… Придётся идти на болото, ловить гадюку, или где они ещё водятся, а гады эти наверняка уже спят. Потом как-то засунуть её в череп, снять сапог, сунуть ей в зубы ногу, проковырять сапог, как будто бы прокусила, засунуть ногу в сапог, вызвать дружину, чтобы засвидетельствовали, а потом сделать вид, что помер. Что-то мне вспоминается о будущем: то ли Александр II, то ли Александр III притворился, что умер, а сам ещё какое-то время бродил по миру. Так же и мне поступить что ли?

— Что, на двоих? — у Ильи, как у чеширского кота сначала появилась улыбка.

Олег оторвал оловянный, ничего не выражающий взгляд от кувшина.

— Ты хто?