Игры арийцев, или Группенфюрер Луи XVI - [12]

— Вы великолепны, принц, — воскликнул герцог де Роган, впервые увидев одетого в новые одежды Бертрана. — Более того, боюсь, что знатные девицы будут драться между собой из-за обладания вашим платком!

Бертран чувствовал себя попугаем, опереньем которого восхищаются знатоки.

Герцог был по-прежнему одет в темное, правда, одежды стали значительно более старинного покроя и не уступали по фасону одеждам Бертрана. На герцоге по-прежнему была широкополая шляпа с легкомысленным пером.

Ловко восседая на своем коне, герцог продолжил свои безумные поучения:

— Как я уже говорил вам, уважаемый принц, совсем скоро мы будем в Паризии. Это монархическое государство, и королем в нем является ваш дядя. Боже вас упаси называть его прежним именем, он это имя отверг. Но разве имеет кто-нибудь из нас моральное право осудить своего короля? Теперь его зовут Луи, и он из славного рода французских королей, являясь в этом ряду шестнадцатым по счету. Как к каждому монарху, обращаться к нему следует соответственно — Ваше величество. Особо доверенные лица и те, кого король удостоил своей царственной дружбы, могут обращаться к нему — «сир». К остальному дворянству следует обращаться, именуя их «Ваша светлость», но вы, как принц и наследник вашего дяди, можете именовать их просто по имени или по титулу.

Государственным языком Паризии является французский язык. Но это вовсе не значит, что вы должны изъясняться именно на французском языке. Французским языком считается тот язык, на котором изъясняется подавляющее большинство дворянства. Надеюсь, вы уже догадались, что это за язык? Главное, не следует подчеркивать, что вам известно, чем этот язык отличен от французского. Вы понимаете меня? За этим следят очень сурово, очень, принц. За это можно поплатиться головой.

И ради Бога, не называйте Аргентину ее именем. Мы, жители Паризии, именуем ее Испанией. Дипломатических отношений у нас по вполне понятным причинам нет. Можно сказать, мы пока существуем инкогнито.

Герцог тонко улыбнулся.

— Бедный мальчик! У вас омлет в голове! Это пройдет, Бертран, однажды это пройдет. Не задумывайтесь над моими словами, любуйтесь окружающим миром. Видите, как суетятся викуньи на склонах вон той горы?

Легко сказать, любуйтесь! У Бертрана были веские причины думать о совершенно иных вещах, от которых кружилась его бедная голова. И ведь было от чего закружиться голове молодого Гюльзенхирна! Он был окружен сумасшедшими, и эти сумасшедшие явно ставили своей целью свести с ума его самого! Для этого они придумали несуществующее королевство, обрядили его в старинные вещи и объявили принцем. Для этого и только для этого они устроили сумасшедший марафон, финишем которого для Бертрана могла стать лишь палата психиатрической клиники. Господи всемилостивый! Как он уповал теперь на встречу с дядей, единственным человеком, который мог избавить его от безумцев и вновь убедить Бертрана, что мир рационален и прост в своем устройстве.

Вечером, когда они закончили переход, Бертран с трудом добрался до постели. Седалище его было натерто до такой степени, что Бертран ненавидел всех существ на Земле, которые когда-то ходили под седлом или запрягались в упряжки. Бессильно раскинувшись на постели, он слушал, как у его комнаты ежечасно меняются часовые, о чем легко догадывалось по церемониальному постукиванию алебард и лязгам скрещиваемых караулом шпаг, Бертран лихорадочно обдумывал происходящее. Надо ли говорить, что все случившееся с ним, Бертраном, воспринималось не иначе, как безумная игра, ставки в которой были не обозначены, а потому непонятны.

О каком государстве на территории суверенной Аргентины могла идти речь? Тем более созданном проклинаемым миром племенем несчастных немцев, чье имя после газовых камер Освенцима и Дахау стало едва ли не нарицательным для обозначения тех, кто стремится к мировому господству и способен ради этого господства воздвигнуть горы трупов, едва ли уступающих Монблану?

Вокруг была сельва. Она жила и дышала на маленький деревянный домик, принявший путников на ночь. В таинственных шорохах, вскрикиваниях обезьян на верхушках ночных деревьев, в далеком реве ягуара слышалась смертельная угроза тем, кто осмелился вступить под сень деревьев, составляющих единое и неразделимое существо.

И еще одна причина не давала заснуть Бертрану Гюльзенхирну. Быть может, эта причина была гораздо существенней его размышлений. Москиты! Чертовых насекомых, казалось, не могла остановить ни одна преграда на свете, писк этих насекомых вызывал внутренний трепет, а укусы были болезненны, и от них нельзя было укрыться даже под душным одеялом. Бертран понял, что ему предстоит бессонная ночь. Эту неприятность тоже следовало отнести на счет господина Мюллера, ставшего в одночасье герцогом де Роганом.

Ближе к полуночи Бертран не выдержал.

Распахнув двери, он обратился к неподвижно застывшим у входа гвардейцам:

— Эй, кто-нибудь! Нельзя ли принести какое-то средство от москитов?

Никакой реакции на слова Бертрана не последовала. Одетые в черные одеяния гвардейцы были в украшенных перьями шляпах, с которых на их лица свисали густые противомоскитные сетки, поэтому лица гвардейцев не были видны. Гвардейцы опирались на алебарды, украшенные у их рубящей части разноцветными лентами.