Игрушка для хищника - [11]

Он сделал это с моей матерью. Но, конечно, не догадывается, кто я и почему объявил ему, пусть пока еще холодную и мелкую, войну, в которой собираюсь целой кости от урода не оставить. Конечно, — разве он может помнить имена всех тех, кого он продал на забаву?

Она была танцовщицей, — и, как и эти девчонки, приехала на очередное выступление, даже не подозревая, чем оно закончится. А после ее нашли. В лесу. Изувеченную настолько, что хоронить пришлось в закрытом гробу.

Я тоже вырос в детдоме, — кроме матери, у меня никого не было. И уж, как никто другой, знаю, какая это школа жизни и как приходится драться за каждый прожитый день, ломая кости. Но меня вело большее, чем желание просто выжить. Ненависть. Ненависть и клятва отомстить. В самые поганые, самые трудные времена, я сбегал на могилу матери. И снова вспоминал, ради чего я должен выжить. Выл на ее могиле, — особенно потом, когда стал старше и уже стал понимать те слова из посмертного заключения, которые мне, совсем малому, были неважны и непонятны.

И с пониманием того, как и от чего погибла моя мать, во мне разрасталась та самая ненависть, которая помогала выжить и вырвать эту жизнь зубами.

Все, что я делал в своей жизни, все было только для одного. Для того, чтобы добраться до суки-Альбиноса и уничтожить его до потрохов. Не просто убить, — размазать. Так, чтобы худшей казни и страдания ни один больной мозг не смог придумать.

Жизнь моя после детдома стала еще сложнее. И только Богу известно, сколько раз я, после ножевых драк и перестрелок, истекая кровью, снова и снова сжимал зубы и клялся отомстить. Зато мне уж точно предельно ясно, — только эта ненависть и спасла меня, только благодаря ей я выжил.

И мог ли остаться в стороне, когда узнал, что Альбинос снова привез партию «чистого» товара?

Мог терять время на то, чтобы идти с этим к Манизу, уговаривая его вмешаться?

Да и не полез бы старый хрен, закрыл бы глаза, — и по хер, что этот остров — его территория, а у Альбиноса здесь только парочка объектов. Пока его самого бы не затронуло, пальцем бы не пошевелил, — я его знаю. Только в том бы случае дернулся, если бы самому это сулило выгоду.

Только теперь Альбинос начал пальбу, — и это уже беспорядок на земле Маниза. Тут уж оставаться в стороне он не сможет, — и либо решит сплотиться с Альбиносом, отдав ему меня с потрохами, либо поймет, что это — его шанс изгнать урода на хрен со своей земли. Весь вопрос в том, что Маниз решит для себя более выгодным.

Хотя мне срать, — и я так просто подыхать не собираюсь. Я только начал, поймав свою первую добычу. И трижды поступил бы точно так же, вне зависимости от того, что сейчас решит Маниз. Развяжет и со мной войну, — что ж, я ее приму. Моих людей здесь достаточно, чтобы ответить на любой вызов.

Только вот ярость клокочет внутри, затмевая весь здравый смысл!

Будь на месте девчонки любой из сыновей Альбиноса, все было бы иначе.

Я бы просто подвесил их на цепь в подвале и медленно срезал бы кожу, запихнув им в задницу какой-нибудь лом и каждый день отрезая по пальцу.

Но девчонка!

Блядь, — она же должна понимать, как это! На что она их обрекает, куда везет! Неужели совсем ничего в ней человеческого, в сучке восемнадцатилетней нет? И ведь даже детдом, то, что она росла вдали от мудака-папаши, не вытравили гниль ее поганых генов!

И я должен дать ей прочувствовать все это по полной программе. А заодно — и мудаку-Альбиносу. Пусть ощутит, как это, когда твою дочь пускают по кругу и трахают до смерти! Может, у него там что-то сожмется в сердце?

— Так что, дорогой, думаешь? — сквозь снова накрывшую пелену ярости донесся до меня голос Маниза. Кажется, я упустил добрый кусок их разговора.

— Я дам людей, — раздался металлический ответ Морока.

Страшный он человек, — говорят, в нем нет ни одной эмоции и ни одной привязанности. С Манизом все давно понятно — его интересуют только власть и деньги. Всегда. Со мной, в принципе, тоже, — злоба — живое чувство. А вот Морок… Будто слепленный из металла, — и хрен его знает, каковы его мотивы. Никто и никогда не видел, чтобы он злился или улыбался. Убивает и пьет кофе с одинаковым выражением лица. Непонятно, чего ждать от такого.

— В обмен на помощь с моими каналами перевозок. Если дело обстоит так, как ты говоришь, и это — не соплячье, а Альбинос, — вопрос серьезный. Нужно объединяться.

— Что скажешь, Тигр? — змеиные глаза Маниза поворачиваются ко мне.

Я молча встаю и протягиваю Мороку руку. Придется еще попутешествовать, в Англию к нему заехать после острова Маниза. Но я всегда рад, когда речь идет про врага.

— Значит, повоюем, — Маниз откинулся на мягкую спинку кресла.

— Маниз, — на площадку вошли бритоголовые охранники, волоча за волосы совсем юную девчонку. Она лепетала какие-то мольбы и извивалась, но, получив удар по лицу, замолчала.

Охранники швырнули девку по ноги Маниза.

— Это не я, — умоляюще подняла на него залитые слезами глаза. — Не я, умоляю вас!

— В ее сумочке нашли продукты с кухни, Маниз, — холодно сообщил охранник.

— Ммммм… Вот, значит, вор, таскающий уже неделю с моей кухни? — Маниз прищурился, откинув спутавшиеся черные волосы с лица девушки и подгладив ее по щеке.