Игроки Господа - [12]

Зарычав, я резко сел на кровати.

Не сон. Слишком связный. Никакой не сон, Август, обычная абсурдная реальность.

Я снова застонал, зажмурился и уткнулся лицом в ладони. Стояло теплое летнее утро, конец января в Мельбурне, денек обещал выдаться не из прохладных, но меня внезапно бросило в дрожь, я ощутил себя слабым и больным. Словно в моем теле трепетали все мышцы.

Тряслись и судорожно подергивались. Я будто превратился в ребенка после гриппа.

— Соберись! — громко приказал я. Заставил себя выбраться из постели. Открыл жалюзи и, моргая, посмотрел на утреннюю голубизну неба. Ни облачка. Зеленая лужайка под окнами явно нуждается в стрижке. Внучатая тетушка Тэнзи, должно быть, действительно испытала сильное потрясение, раз допустила такое безобразие. Пока я натягивал чистое белье, футболку и старые джинсы, дрожь в руках поутихла. Неудивительно, что бедная старушка тряслась. Удивительно, как она вообще не скончалась от страха.

Я надел ботинки и галопом спустился вниз, не заботясь о производимом мной грохоте. Наверняка Тэнзи уже встала, а если нет, то сейчас встанет для серьезного разговора. Я настойчиво постучал в дверь ее спальни:

— Тэнзи, ты уже встала? Пора завтракать!

Затем вломился в кухню, по-прежнему хранившую слабый аромат остывающих булочек. Здесь ничего не изменилось. Я взял банку с кофейными зернами, высыпал их в кофемолку, чьи металлические лопасти завизжали, наполнил кофеварку водой из-под крана (вода в Мельбурне по-прежнему превосходная), засыпал туда насыщенно-коричневый порошок с насыщенно-коричневым ароматом, включил. Отрезал два толстых куска испеченного Тэнзи деревенского хлеба и засунул их в тостер. С лязгом водрузил на огонь тяжелую стальную сковородку, бросил на нее кусок масла, а также найденные на двери холодильника бекон и четыре яйца, снова выглянул в коридор и крикнул:

— Чай почти готов, тетушка, а яйца подоспеют через минуту, так что пошевеливайся!

Не буду об этом думать, сказал я себе. Ничего не произошло, потому что не могло произойти. Моя мать показала мне иероглифы на собственной ступне, когда я был настолько мал, что даже не удивился, решив, наверное, что у всех есть такие. «Это знак семьи», — объяснила мама несколько лет спустя, когда я подрос и заметил, что у других детей иероглифов нет. Когда мне исполнилось десять, я стал отчаянно стесняться, пытался вырвать их из собственной плоти, сначала ногтями, потом отверткой. Боль и кровотечение были, однако, как ни странно, никакой инфекции я не подцепил. В детстве я, кажется, ни разу не болел, как и мои родители. Без сомнения, правильный образ жизни плюс хорошая наследственность.

Бекон шипел. В доме царила тишина. Я сверился сначала с настенными часами, затем с цифровым дисплеем на печи. Оба сообщили, что через полчаса объявится миссис Эбботт, дабы исполнить свои воскресные обязанности. Я очень осторожно, чтобы не повредить желток, перевернул яйца, выложил ароматный бекон на бумажное полотенце, налил чай в большую кружку для себя (картинка на боку изображала «Коров нашей планеты») и, не забыв про две ложки сахара и молоко, для тети Тэнзи, в ее любимые чашку с блюдцем со сценой коронации Элизабет Виндзор в i960 году. Глотнул чая, откусил кусок тоста с маслом, вытер губы и водрузил завтрак Тэнзи на большой поднос, украшенный узором из скрещенных лакированных спичек, который я сделал тетушке в подарок, будучи еще относительно юным. Испытал приступ сентиментальности, подумав, что она до сих пор хранит это уродство и даже использует по назначению. Дважды постучал в дверь спальни, потом открыл ее.

Полумрак. Ни звуков пробуждения. Ни храпа. (Тэнзи ужасно храпела, хотя всегда яростно отрицала сей факт.) Ни химических вибраций живого пожилого человека. Ну, сами знаете. Кислое сонное дыхание, призрачные дуновения выпущенных газов, запахи кожи, и кожного сала, и мыла, высвобожденные теплым метаболизмом. Здесь же не пахло ничем. Тэнзи испарилась вместе с трупом из ванной.

Я вскрикнул, поставил поднос на полированный деревянный пол в прихожей, зажег в спальне свет. Покрывало на кровати было откинуто в сторону, однако я не увидел следов борьбы. Тетушкины аккуратные, слегка потрепанные шлепанцы стояли слева от кровати, а ее часы остались на ночном столике, возле стакана с водой. Маленькая раскрытая книга лежала обложкой вверх, будто тетушку прервали во время чтения. Тэнзи всегда закрывала книги, кладя в них узорчатые закладки.

— О, черт, — в отчаянии сказал я. — О, черт.

Я быстро обежал все комнаты на первом этаже, даже заглянул в шкафы, потом галопом взобрался на второй и обыскал все там. Ни единой запертой двери, все комнаты пусты, даже ванная, в которой был покойник…

Схватив с каминной доски большой ключ, я выбежал через заднюю дверь во двор. Маленькие птички взлетели в лучах утреннего солнца из травы, где искали насекомых и червей; высоко на эвкалипте, росшем рядом с забором, застрекотала сорока. Тэнзи я не увидел. Бросился к маленькому сарайчику для инструментов. Пусто, только газонокосилка, испускающая тяжелые запахи машинного масла, металла и бензина. Ни следа человека.