Игрок - [96]

Он вышел из дома под покровом ночи, когда толпа, уставшая требовать его крови, разошлась по домам.

Как ни просил его Уильям, он не стал прощаться с Катрин, боясь ее возражений и считая, что так будет лучше для них в любом случае. Она узнала об его отъезде только утром, когда Уильям вручил ей его письмо, в котором он просил ее прощения за все горе, которое он ей доставил в прошлом, а также за те неудобства, которые в связи с новым поворотом судьбы он ей вынужден причинять теперь.

Она рыдала, когда читала, а потом в истерике бросилась обвинять Уильяма в том, что он не предупредил ее о намерениях своего брата.

К тому времени мистер Лоу был уже на своем пути в Брие, к замку Германд, который он уже вряд ли мог считать своим. Живя с Грандвалем и его женой, единственными слугами в этом замке, он в течение нескольких дней нетерпеливо ожидал паспорта, с которым он мог бы покинуть Францию и возобновить свои путешествия. Он вспомнил, как Катрин в прошлом часто жаловалась, что она вышла замуж за Вечного Жида. На этот раз он решил избавить ее от горестных переездов из страны в страну.

Он с грустью подумал о ней и детях, о том, как совсем по-другому могла бы сложиться их жизнь, если бы она была более терпелива по отношению к нему, а он к ней. Он даже удивился, что без жены и детей ему стало одиноко. Из всего, что он сейчас утерял, самую острую боль ему доставляла разлука с семьей. Его сын, вспоминал он, был товарищем юного короля, руки его дочери, только становившейся еще девушкой, уже искали представители лучших семей Франции. Его жена и дети могли проклинать его за то, что он, подняв их к головокружительным высотам, теперь низринул вновь в безвестность.

Если в его одиноких мечтаниях и появлялись мечты о поисках в Англии Маргарет, то они едва ли казались ему теперь соблазнительными. Из одной только гордости не посмел бы он обратиться к ней в нынешних своих плачевных обстоятельствах. Но дело было не только в гордости. Он помнил об ее словах, что нельзя строить счастье на чужом горе. А теперь он твердо знал, что счастье с Маргарет, если бы оно стало реальностью, доставило бы Катрин огромную боль, а не просто, как он думал раньше, уязвило бы ее самолюбие.

Сумеречным вечером на третий день своего ожидания в Германде, он задумчиво прогуливался по террасе, когда большая карета, запряженная четверкой прекрасных лошадей, покачиваясь, проехала через парк с облетевшей листвой.

Он удивленно наблюдал за ее приближением, вдыхая морозный воздух.

Когда она остановилась, он увидел на ней герб герцога Бурбонского, и удивление его возросло. Кучер опустил поводья, лакей соскочил с запяток на землю, чтобы открыть дверь и подставить лесенку, и тут удивление его достигло крайних размеров, потому что он увидал выходящую Катрин и следом за ней детей.

Он стоял, словно окаменев. Потом, когда она проворно спрыгнула на землю, он поспешил ей навстречу. Он схватил ее за плечи. Она плакала и смеялась одновременно. Его лицо было искажено болью.

— Катрин! Почему ты здесь?

— Я привезла твой паспорт, — она ответила легко, словно это была шутка.

— Это было необходимо? Нельзя было отправить курьеpa? — он ласково упрекнул ее. — Это бы избавило нас… избавило от мучительных прощаний. А сейчас… О, но ты входи, входи. Здесь холодно, да и вы устали с дороги, наверное. Я позову Грандваля.

Смущенный, растерянный, он пошел к дому, дети, два хорошо воспитанных ребенка, прижались к нему с обоих сторон, рядом шла Катрин. Сзади лакей нес чемоданы.

Она сказала ему, что герцог Бурбонский, как настоящий друг, каких так мало осталось, подарил ему свою карету. Но он, глубоко погрузившись в размышления, не придал этому значения.

Пожилой Грандваль и его полная жена поспешили к ним, чтобы поздороваться и выслушать приказания.

Дети были препоручены заботам жены Грандваля, и они остались вдвоем в мрачном зале, уставленном тяжеловесной мебелью в стиле Людовика XIII. Дрожащей рукой она протянула ему пергамент.

— Вот паспорт, — сказала она, и голос ее дрогнул. Глаза с тревогой наблюдали за ним.

Он положил паспорт на стул с высокой спинкой, стоявший рядом с массивным столом, сделанным из дуба. Тронутый ее заботой к нему, он некоторое время был не в силах подобрать слова.

— Я знаю, — сказал он, чтобы только не молчать, — что тебе всегда нравилось в Германде. Сейчас здесь довольно уныло. Но ты знаешь, как здесь хорошо весной и летом. Надеюсь, ты будешь счастлива здесь. Ну, а если нет, то ты всегда сможешь продать его. Этот замок твой. Это… это все, что у меня осталось во Франции, да и на всем свете. Немного, конечно, после того, что было, или того, что могло бы быть. Но…

— Намного больше, чем мне понадобится. И даже больше, чем я хочу, — ответила она ему. — Это поместье уныло не только сейчас. Оно мне кажется унылым всегда. Унылым и одиноким. Очень одиноким.

Она откинулась головой на спинку своего сиденья и закрыла глаза, словно от душевной и телесной усталости. Она была очень бледна. Дорожный плащ на ней распахнулся. Ее грудь часто вздымалась от волнения.

Он участливо посмотрел на нее.

— Ты устала, — сказал он. — Стакан вина придаст тебе силы. Грандваль принесет его.