Игрок 1. Что с нами будет? - [16]

О Боже. Я действительно так сказала: «Это научный факт»?

Уоррен не слушает. Он весь там, в телевизоре. Карен уже поняла, что у них ничего не получится. Ей совершенно не хочется, чтобы он остался. Даже наоборот. Но если он соберется уйти, она хочет сама диктовать условия. Чтобы выйти из ситуации без эмоциональных потерь, ей нужно почувствовать, что она контролирует происходящее. И Карен вбивает последний гвоздь в гроб ее неудавшегося свидания:

— Уоррен, а если бы ты участвовал в «Своей игре», какие бы ты предпочел темы вопросов?

Уоррен бормочет себе под нос:

— О Боже. Любишь ты поговорить.

Жизнь Карен совсем не похожа на увлекательную историю. Это она уже поняла. Быть может, стремление воспринимать свою жизнь как историю — это не более чем сентиментальный остаток, пережиток эпохи голливудских студий, затихающий отголосок общества, в котором периодические печатные издания процветали на обильных доходах от рекламы; бледный отзвук многочисленных книжных клубов для интеллектуалов из среднего класса, читавших по большей части только отрывки из книг, но зато мастерски делавших вид, что они много знают и умевших при случае блеснуть эрудицией.

Карен давно замечала, что нынешним молодым людям как будто уже все равно, похожа их жизнь на историю или нет. Например, Кейси. Или тому юному извращенцу в сегодняшнем самолете. Ему даже и в голову не придет воспринимать свою жизнь как историю. Для него это было бы то же самое, что сравнить свою жизнь с жизнью морского огурца. А на кой ему сдался морской огурец? И этот мальчик, и Кейси — они живут в мире скриншотов, счетчиков обращения к веб-страницам и точно подсчитанного количества друзей и врагов. Для этого юного извращенца Карен — не более чем прикол, приключившийся в самолете: сексапильная тетенька, показавшая ему средний палец. Карен знает, что ее фотография уже, вероятно, висит на Facebook’е и про нее там написали что-нибудь вроде: «тетенька явно матерая педофилка». И можно даже не сомневаться, что этот парнишка из самолета не пожалел бы Карен, если бы увидел ее в коктейль-баре на неудачном интернет-свидании, раздосадованную, раздраженную, с осыпающимся макияжем в уголках глаз — крошащимся, как пирамиды под действием неумолимого времени, так что всякая иллюзия юности исчезает бесследно. Куда ушли все прожитые годы? Что происходит с истраченным временем? Может быть, существует какое-то место типа огромной мусорной свалки для времени, отслужившего свой срок? Или оно низвергается, как вода Ниагарского водопада, и течет себе дальше, но уже без нас? А может, оно испаряется и превращается в дождь — и все начинается сначала?

Карен так странно ощущать себя личностью без истории. И ведь она не одна такая. В ее возрасте многие люди вдруг понимают, что все в жизни застопорилось и нет никакого двигателя сюжета, который дал бы толчок к развитию действия. Раньше Карен хотя бы могла делать вид, что у нее есть какая-то роль в этой жизни. Могла придумать себе персонажа, например, для поучительной истории о развале семьи: одинокая разведенная женщина, которая прекрасно справляется самостоятельно и будет покруче иного мужика, которая… Карен даже не знает, что тут можно еще добавить. Которая делает оригинальные скворечники из номерных знаков автомобилей. Которая не совершила вообще ничего выдающегося и уже вряд ли что-нибудь совершит, а просто будет и дальше вычеркивать год за годом из календарика жизни, пока наука, генетика, питание и собственные судьбоносные решения не дадут общий сбой, на чем все и закончится.

Уоррен в этих жутких очках, придающих ему сходство с насильником-рецидивистом, сидит, уткнувшись в экран телевизора. Карен смотрит на Уоррена и размышляет, что, может быть, он не такой уж плохой. Нет, Боженька, миленький, нет. Неужели все это происходит на самом деле?! Карен вдруг становится стыдно за ту себя, которая так завелась из-за этого человека, грубоватого и вульгарного даже в письмах, но все равно на удивление привлекательного. Ведь что-то же заставило ее взять билет на самолет и примчаться на встречу с Уорреном в этот бар в 2500 километрах от дома. В сетевом общении он был просто неотразим. Ей представлялось, что он прикоснется к ней — к этому телу, истосковавшемуся по объятиям, — нежно и бережно и в то же время спокойно, со знанием дела, как будто в банке ему выдали крупную сумму двадцатками, и он пересчитывает банкноты.

Уоррен водил пальцем по краю стакана. Рик вернулся за стойку и, к удивлению Карен, подал ей коктейль. Уже второй за сегодня.

Уоррен спросил:

— Ну как, полегчало?

И как ни странно, ей действительно полегчало.

И тут Уоррен вдруг заорал:

— Боже, нефть поднялась! 250 долларов за баррель!

Уоррен и Карен, как завороженные, уставились в телевизор. Новостную программу прервали на экстренный выпуск. Судя по картинке, представителей ОПЕК, собравшихся на ежегодную встречу, срочно эвакуировали из отеля в Сан-Паулу после какого-то мощного взрыва. Снизу бегущей строкой шло сообщение о ценах на легкую сырую нефть: 251,16 доллара США за баррель.

— Ни черта себе, — выдохнул Уоррен. — Все, как он и предсказывал.