Играем в «Спринт» - [4]

— Что так?

Я перевел дух.

— Раньше бывать не приходилось, товарищ подполковник, а сейчас времени не хватает, в чужих делах роюсь, ориентировки читаю…

В последние слова я вложил намек на свое затянувшееся безделье, но Симаков сделал вид, что не понял.

— Ориентировки — вещь полезная, — обронил он, как видно, думая о чем-то своем. — Ты когда приехал?

— В прошлую пятницу, неделю назад.

— Да-да, помню… — Он откинулся на спинку кресла, скрестил на груди руки и снова остановил на мне внимательный оценивающий взгляд. — Значит, в чужих делах роешься? Что ж, может, это и к лучшему… — Продолжая вслух какую-то свою мысль, заметил: — Только вот прическа у тебя не того, длинноватая. Не модно это сейчас… — Помолчав, добавил: — Значит, надоело, говоришь, по коридорам слоняться?

— Так точно, — по-военному четко доложил я.

— Надоело… — Видимо, он подвел черту под своими неясными для меня размышлениями. — Так вот, Сопрыкин. Считай, закончился твой карантин. Работа для тебя имеется… Ты раньше времени не улыбайся. Дело серьезное. Про Кузнецова слыхал?

— Слышал.

— То-то. Человек пропал. Это тебе, брат, не кража с пляжа.

Ребята рассказывали, что много лет назад Симаков начал свою службу в милиции с задержания пляжного вора, накрыл его в раздевалке вместе с поличным, и теперь, будучи уже подполковником и начальником отдела, часто приводил «кражу с пляжа» как пример самого быстрого и оперативного раскрытия преступления. Разумеется, делал он это с известной долей юмора.

— …Пропал человек, — повторил Симаков. Он вытащил из пачки папиросу, постучал мундштуком по столу и, потарахтев спичками, закурил. — Сначала из гостиницы испарился, потом, того лучше, камнем на дно. Улыбаться тут нечему, плакать впору… Валюты одной на семь тысяч и наших столько же. Соображаешь?

Он сделал паузу, чтобы я оценил всю значительность суммы. При этом на его скулах шевельнулись желваки, отчего лицо стало жестче и даже как будто потемнело.

— Ладно, не буду тебе раньше времени голову забивать. Подробности в прокуратуре узнаешь, у следователя. Потом ко мне зайдешь, обмозгуем, с какого конца лучше взяться. А после… — Он опять смерил меня взглядом и, изменив тон, заключил: — А после придется тебе, парень, на время забыть дорогу сюда, в розыск. Самостоятельно будешь работать. На свой страх и риск. Понял?

— Понял, — отозвался я.

— Вопросы имеются?

Вопросов не было.

Они появились позже, и ответы на них, увы, не мог дать ни опытный Симаков, ни менее опытный, но старательный следователь. Ответы предстояло искать самому.

2

Собеседник из меня оказался никудышный. Старожил-синоптик со своей спутницей не спеша удалялся вдоль набережной.

Похожие на удравших с уроков школьников, они держались за руки, женщина в панамке смеялась чему-то, ей вторил мужчина, а я глядел вслед и завидовал их беспечности, их хорошему, ничем не омраченному настроению.

Обратной стороной самостоятельности, о которой говорил Симаков, было одиночество, хотя об этом мой начальник, конечно же, не обмолвился ни словом.

Я был обречен на одиночество в силу порученного задания — оно предполагало мою полную изоляцию от сослуживцев, от случайных, не идущих на пользу делу контактов. Я успел убедиться, что это состояние, кроме прочих, имело еще одно малоприятное свойство: к нему нелегко было привыкнуть. А если прибавить оторванность от дома, чужой, незнакомый, по сути, город, получалось совсем худо.

Не знаю, уместно ли тут слово «ностальгия», но, глядя на здешнее раскаленное докрасна солнце, на праздные толпы веселых и беззаботных людей, я мысленно уносился за тысячи километров к северу, в свой далекий, скупой на краски город. Там уже ночь. Горят уличные фонари. Напоминанием о близкой зиме качаются голые ветки деревьев, и асфальт блестит от осевшей на него измороси. Оно, конечно, не так красиво: и моря нет, и горы пониже, да ведь это кому что нравится…

Я вздохнул и посмотрел на часы. Они показывали розно семь.

Пора.

Прихватив полиэтиленовую сумку с изображением бородатого Демиса Русоса, я пошел добывать двушку.

Ближайший телефон-автомат находился неподалеку, у входа в бильярдную.

К трубке на другом конце провода долго не подходили. Наконец монета проскочила в прорезь, и глухо, точно с другой планеты, донесся низкий, не то мужской, не то женский, голос:

— Слушаю.

— Это библиотека?

— Слушаю, говорите, — повторил голос.

— Это библиотека? — крикнул я, опасаясь, что меня опять не услышат.

— Абонемент это. Вам кого? — откликнулось в трубке.

— Кузнецову Нину позовите, пожалуйста.

— Кого?

— Кузнецову Нину!

— Нету ее. Ушла.

— Давно?

— Громче говорите, не слышно.

— Давно она ушла?! — гаркнул я что есть мочи.

— Хулиган! — возмутился абонент, и в наушнике раздались короткие, как многоточие, гудки.

Я повесил трубку. Расстраиваться было не из-за чего. Телефонный разговор с вдовой погибшего в мои планы не входил — важно было убедиться, что она уже вышла. В остальном я полагался на удачу.

От библиотеки до улицы Приморской, где Нина Кузнецова жила одна после смерти мужа, четыре квартала. Следовательно, через десять-пятнадцать минут она будет дома. При условии, конечно, что мне повезет и она пойдет домой, а не свернет куда-нибудь по дороге.