Игра в судьбу - [13]

Человек «никто» самозабвенно фантазировал, банщик поддакивал и рассказывал что-то своё. Его голос ласкал, убаюкивал и было так хорошо и покойно, как не было никогда в жизни. В парной он совсем сомлел, и банщик выволок его чуть не на руках.

— Эка вас сморило, — причитал он, обтирая простынёй надраенное до блеска тело, — Сейчас обернём вас сухой простынкой, и будете отдыхать. Что пить закажем: пиво иль, может, водочки?

Хотелось пива, но Валёк дёрнул его за руку и запретил.

— Квасу бы.

— Нет квасу, теперь не держим. Может «Фанту» или чаю? У меня чай с духом смородным, попробуйте.

Сошлись на чае, и банщик ушёл.

Человек «никто» достал расчёску, медленно, явно затягивая время, расчесал волосы, вытер насухо руки, тяжело вздохнул, достал паспорт и тоскливо прошептал:

— Кем же ты окажешься, дружок?

Дружок оказался москвичом, Глебом Серафимовичем Марковым, тридцати двух лет от роду. Надежда, что он из местных, рухнула, и это создавало множество проблем.

— Эх, Глеб, Глеб, — простонал человек в простыне, — ну чтоб тебе оказаться здешним? Ну, был бы ты из соседнего города или деревни, так нет, прямо из самой Москвы принесло тебя лечь под поезд.

Эту проблему Валёк обдумал ещё ночью. Вариантов было несколько. Лучший — самоубийца местный. Его хватятся, заявят, там сопоставят, дадут опознать то, что от него осталось, вычеркнут человека из списка живых, и искать не будут. Хуже, когда приезжий. Хорошо, если к родственникам или в командировку в составе какой-нибудь комиссии, хорошо, если хватятся на месте, здесь же найдут и опознают. Плохо, если искать начнут там, откуда он приехал. Тогда объявят в розыск и каждая случайная встреча с милиционером может стать… Об этом думать не хотелось и он переключился на фотографию.

У Глеба было простое лицо, пиджак (может быть этот самый), рубашка и галстук. По чёрно-белой фотографии нельзя было определить цвет волос, но они были тёмными. Лицо чем-то притягивало, было в нём что-то знакомое, хотя он готов был поклясться, что никогда его раньше не видел. Там, в снежных сумерках, он не мог разглядеть его из-за снега, спущенных ушей шапки и краткости встречи, но ощущение узнаваемости не покидало. Смутное подозрение забрезжило в голове и человек «никто» подошёл к зеркалу. Он посмотрел на себя, перевёл взгляд на фотографию, приложил её к зеркалу и стал внимательно изучать два изображения. У них были похожими глаза, круглые и чуть на выкате, брови, густые, почти соприкасающиеся у переносицы, и небольшие прямые носы. Он понял, откуда возникло это чувство узнаваемости — такие глаза, брови и нос были у покойной матушки, а он был очень на неё похож. Ниже носа всё было гораздо хуже — у Глеба была тонкая верхняя губа и чуть скошенный назад округлый подбородок, украшенный довольно глубокой ямочкой. Человек «никто» убрал паспорт, достал расчёску и начесал усы на губу. Стало несколько лучше. Штора отдёрнулась, и вошёл банщик со стаканом чая и пачкой печенья в руках.

— Ожили? И, слава Богу, — ласково заворковал он, — а то напугали вы меня. Как вас сморило-то. Отвыкли от бани в своей тайге, отвыкли. Я тут посамовольничать решился — печеньица вам к чаю принёс, не возражаете?

— Не возражаю. А парикмахерская у вас тут есть?

— Есть, есть, — обрадовался банщик, — и мастер хороший, сноха моя, между прочим. Если надумали, то я пойду, оповещу. У нас те, что из кабинета, без очереди идут.

— Семёныч, пива тащи! — крикнули из общего зала.

— Извините, зовут. Так что с парикмахерской?

— Оповещайте, — откликнулся он и рассмеялся звонким весёлым смехом.

По залитой солнцем улице неторопливо шёл Человек. У него было худое обветренное лицо аскета, круглые, чуть навыкате глаза и бородка эспаньолка. Ещё у него было имя — тень обрела своего хозяина и слилась с ним. Валёк потерялся где-то в бане и Глеб Серафимович Марков шёл один свободный и счастливый, сияя чистотой и благоухая одеколоном. Он шёл на вокзал, чтобы взять билет, сесть в поезд и уехать навсегда из этого проклятого города, доставившего ему столько незаслуженных мучений. Ему осталось только перейти пути и свернуть к вокзалу, когда он вдруг остановился, уловив запах гари, а Валёк налетел на него, развернул и потащил назад, колотя кулаками в сердце и истошно крича:

— Ты что творишь, идиот, совсем мозги от бани расплавились? А вот увидит тебя сейчас тот, кто уже разыскивает Глеба, узнает его одежду да сволочёт тебя в ментуру…

— Господи, что творю, совсем обезумел от счастья, — шептал Валёк, трясясь всем телом. Он натурально бежал, не зная куда и зачем, гонимый смесью ужаса и отчаяния. Он остановился только тогда, когда врезался в кого-то и тот принял его в свои объятия, показавшиеся ему железными.

— Вот и всё, — подумал Валёк и чуть не завыл от осознания собственной глупости.

Он поднял голову и увидел улыбающееся толстогубое лицо здоровенного мужика, медленно, по-здешнему, выговаривающего ему, как провинившемуся мальчишке:

— Чего летишь? Куда спешишь? Перенесли автобус на час с нового года. Аль не знал? Уже три недели, как расписание новое. Иди спокойно. Стоит за углом твой автобус, дожидается, и ещё почти час стоять будет.