Игра в «Мурку» - [10]

Студенческие времена Теодора оказались на удивление скупы на материалы. Никаких следов его участия в партии трех дней и ночей зафиксировано не было (ага, порадовался Теодор, не так уж зорко око всевидящее). Не было и упоминания о часто рассказываемом им в ту пору анекдоте, в котором Сталин предлагает Горькому переименовать роман «Мать» в «Отец». Ответ Сталина сомневающемуся Горькому Теодор, изображавший участников беседы в лицах, представлял слушателям с особым старанием. «А ви папитайтесь, таварищ Горький. Папитка — не питка. Я правильно говорю, товарищ Берия?» (Вот так, опять злорадствует Теодор, среди донских казаков, с которыми он учился, — потомков бывшей опоры царизма — не было ваших глаз.) Единственный документ в деле относится к его письму однокласснице, в котором он предлагал план переустройства Советского Союза — проблема, очень занимавшая его в то время. С одноклассницей вскоре провели воспитательную беседу «где положено», о чем она ему и рассказала при

встрече, а его самого не тронули. Почему? — удивлялся тогда Теодор. Сейчас он находит ответ в этой папке.

— В работу? — спросил курсант Пронин курсанта старшего курса Громочастного (Володя выбрал Теодора для курсовой работы по внутренней безопасности).

— Что он там изучает? — спросил курсант Громочастный.

— Электронику, — ответил курсант Пронин с уважением.

— А эта ваша одноклассница?

— Русскую литературу.

— Тоже из «теодоров»?

— Да.

— Вот ее и берем в работу. А у Теодора какие оценки по электронике?

— В первом семестре было «хорошо», а во втором — «отлично», — сказал Владимир не без зависти.

— Понятно. У него гуманитарно-математический склад ума, а в электронике имеется физическое начало. Вот ему и далось не сразу, но ничего, молодец, преодолел. Не трогать! Пусть изучает электронику.

Курсант Пронин посмотрел на будущего полковника с удивлением и уважением. Он обожал в старшем товарище изощренность ума.

Дальше начинался период трудовой деятельности Теодора. На скорейшем оформлении допуска к совершенно секретным документам настоял лейтенант Громочастный.

— Теперь никуда не денется, никуда не сможет уехать, не просидев на карантине лет пять продавцом билетов в общественной бане, — сказал он, — а на это Теодор не пойдет, кишка тонка.

— Никуда не денется, влюбится и женится, — пропел лейтенант Громочастный, почти не сфальшивив, и рассмеялся, но не самой шутке, а ее избитости.

— Теодор ищет другую работу, — доложил через два года лейтенант Пронин старшему лейтенанту Громочастному.

— Почему?

— Заскучал.

— Чем он занят сейчас?

— Оборонный проект, что-то со стратегическими ракетами морского базирования. Что точно, не знаю, там особист немного не в себе, то ли и от нас скрывает, то ли сам толком не знает.

— Работает Теодор хорошо?

— Начальство им довольно.

— Вот и пусть работает, перекройте ему все выходы. Сколько предприятий в городе могут его заинтересовать?

— Шесть, семь от силы.

— Обзвони все. Предупреди.

— Будет сделано. У нас последняя его фотография — только со студенческой поры. Поэт ни дать ни взять, — хихикнул Пронин, — он эту фотографию охотно девушкам дарил.

Фотография в деле была та самая. Теодор вдруг похолодел. Он перевернул фотографию, но на обратной стороне ничего не было. А вдруг вытравили, подумал он. Теодор позвал Баронессу. (Она, пролистав поначалу вместе с ним папку, посмотрела на часы и решила, что ей лучше разделаться с глажкой, пока идет по телевизору американский сериал. Теодор ей потом изложит главное.)

— Помнишь, я присылал тебе свою студенческую фотографию в плаще и с шарфом?

— И с надписью на обороте, — сказала Баронесса, — конечно помню.

— А где она сейчас?

Это не проблема для организованной Баронессы, у которой в шкафу все разложено стопочками: носочки к носочкам, трусишки к трусишкам, футболка к футболочке, в отличие от Теодора, который поиск носков на своей единственной верхней полке начинает в рваном пакете, а заканчивает в штанине старых джинсов. Правда, он не любит, когда что-нибудь падает оттуда к его ногам после того, как он забрасывает на эту полку свитер или отглаженную Баронессой футболку. Главное, в этот момент не поддаться внезапной и быстрой вспышке раздражения, когда заброшенный назад упавший предмет может вызвать падение того самого рваного пакета с носками, которые разлягутся вокруг него на полу наглой стаей.

Баронесса приносит фотографию через пять минут. На обратной стороне — знакомая надпись его рукой. Что написано? А что пишут на обратной стороне фотографии, которую отсылают любимой девушке письмом на расстояние в 700 километров? Глупости пишут, в случае Теодора это, конечно же, милая глупость с претензией.

Он глубоко и облегченно вздыхает, а затем улыбается в ответ на вопрос в глазах Баронессы.

— Все в порядке, — говорит он и сопровождает свои слова маленькой приязненной гримаской, подсмотренной им у самой Баронессы.

— Почему ты меня передразниваешь? — смеется она.

— Я не передразниваю, я тебя представляю. Это театр одного актера и одного зрителя.

— Ладно, — соглашается Баронесса.

А Теодора огорчает новое подозрение. Неужели — его сокурсница? Эту фотографию видел он у нее закладкой в «Игре в бисер» Германа Гессе. Нет, нет, она была вместе с ним в партии трех дней и ночей. Раз в деле нет ничего о партии — значит, не она. Где же еще я успел пристроить свой лик? Впрочем, если не Баронесса (жена) и не «Игра в бисер» (духовная общность и плохо скрываемая симпатия тех лет), то не так уж это и важно.