Игра в метаморфозы - [103]

Лусия поискала глазами Саломона, но здесь никого не было.

Она уже собралась ринуться налево, когда он появился на другом конце двора и двинулся к ней. Видимо, наткнулся на закрытую дверь и повернул обратно. А может, заметил на улице гвардейцев… Увидев ее, Саломон застыл на месте. Лусия здоровой рукой навела на него пистолет, слегка потеряв равновесие из-за больной руки.

– Не двигайся!

Он поднял руки.

– А если я не выполню твою команду, ты что, выстрелишь в меня?

– Не двигайся, мерзавец!

Саломон поморщился.

– Мерзавец? А как же наша дружба, Лусия? Я твоей дружбой дорожу. Ты – человек, которого я очень ценю… Даже если я тобой… немного и манипулировал.

– Конец песни, Саломон! Скоро у тебя будет то, чего ты хотел: ты станешь знаменит. Правда, в тюрьме.

Он покачал головой.

– У тебя нет никаких доказательств. Все это всего лишь твои гипотезы. Любой хороший адвокат от них камня на камне не оставит. И ни один суд присяжных не поверит этой абракадабре!

– Верно, доказательств маловато. Но если учесть твою попытку к бегству, то считай, что ты сам назвал себя убийцей. Это и было целью моего вмешательства…

Лусия быстро подняла глаза. В окнах появлялось все больше и больше молодых лиц. Значит, она не ошиблась: это студенческое общежитие. Десятки ребят высунулись из окон и смотрели, как женщина нацелилась из пистолета в мужчину. Вот и публика для последнего представления…

«Третий акт, – подумала Лусия, – финальная сцена».

– Все кончено, Саломон. Ты проиграл. Нынче вечером состоялось твое Ватерлоо… Я хочу знать, что ты сделал с ребенком! – Она чуть выше подняла дуло пистолета. – Убил его своими руками? А может, твоим сообщником был Сесар Болкан и вы провернули это вместе? Отвечай!

Саломон помедлил и с потрясенным видом замотал головой:

– Да никогда в жизни! Мальчик – это досадная случайность. Я его не увидел, он спрятался за сиденьями родителей. Я уже закончил оформлять мизансцену, когда рядом остановилась машина. Из нее вылез гражданский гвардеец и решительно прицелился в меня из пистолета. Это был Сесар Болкан! Он, как обычно, ехал на работу через туннели. Его заинтересовал стоящий возле дороги фургон. Думаю, у него сработала профессиональная деформация. И невезение обернулось для меня большой удачей. Потому что это он, заглянув внутрь фургона, обнаружил там мальчишку. Его поведение сразу резко изменилось. Болкан задал мне кучу вопросов, заставил предъявить документы. Он хотел знать, зачем я возился с телами, но времени у нас было мало: в любой момент здесь кто-то мог проехать и, даже не увидев тела на дороге, все равно остановился бы. Через несколько секунд Болкан сказал, что я свободен и могу ехать дальше. «А мальчик?» – спросил я. «О нем позабочусь я», – ответил он. Я быстро уехал и с тех пор ничего не слышал о мальчике.

«После этого, – подумала Лусия, – Сесар куда-то спрятал мальчика и поехал на работу. А оттуда его отправили осматривать место преступления вместе с напарником Мигелем Ферраном, потому что в Гражданскую гвардию позвонил автомобилист, обнаруживший трупы. И на месте преступления Болкан притворился, что увидел все это впервые».

За спиной она вдруг услышала топот ног, и их окружила группа гвардейцев, нацелив оружие на Саломона.

– На колени! – крикнул один из них.

Тот повиновался на глазах у студентов, гроздьями висящих в окнах общежития. «Ну вот, теперь до самого конца они так и останутся его публикой», – подумала Лусия.

* * *

– Все началось в музее, – сказал Саломон.

– В музее?

Лусия удивленно посмотрела на него. Профессор сидел за столом в допросной, сложив на столешнице маленькие белые руки.

– Да… – прокашлявшись, ответил он. – В письме Эктора все правильно сказано о моей матери: я ее и обожал, и ненавидел. Она была очень красивой женщиной. И очень легкомысленной. Когда мне было около десяти лет, она стала по воскресеньям водить меня в Прадо, и там оставляла возле одной и той же картины, наказывая вести себя хорошо и никуда не уходить.

Он улыбнулся, и на его лице отразилась бесконечная, почти детская печаль.

– В Прадо есть много картин, вдохновленных «Метаморфозами». Мать оставляла меня возле большого, два на три метра, полотна Рубенса «Юпитер и Аргос» в семьдесят девятом зале. На картине Юпитер вонзает свой меч в горло Аргоса, пастуха, которого жена Юпитера Юнона наняла для слежки за нимфой Ио, любовницей мужа. Ревнивая богиня потом превратила ее в корову. На свете не существует другой картины, каждую деталь которой я бы так хорошо знал.

Саломон попросил, чтобы допрос проходил с глазу на глаз с Лусией, и Пенья согласился – при условии, что вся беседа будет заснята на кинопленку.

– А потом однажды, когда мне уже исполнилось десять лет, мне надоело сидеть в зале, и я отправился на поиски матери. Как обычно, мы пришли туда рано утром в воскресенье, и музей был практически пуст… Я нашел ее в каком-то углу в обществе охранников. Я не понял в точности, что происходит, но увидев, как мама их обнимает, а они хватают ее за бедра и лезут руками ей под юбку, сообразил, что тут что-то не так, что происходит что-то странное и отвратительное, и от этого я почти заболел. Я окликнул ее, и мама посмотрела на меня. Таким взглядом она никогда на меня не смотрела; казалось, она стала какой-то другой. Она словно находилась… где-то в другом месте. Высвободившись из рук этих хохотавших мужчин, она быстро повела меня к выходу, по дороге угрожая кучей всяких наказаний, если я скажу папе.