Игра в Любовь и Смерть - [41]

Генри ее пожал.

— Не буду, сэр. Спасибо, сэр. — Он не мог себе представить, что просит у директора совета в сердечных делах.

«Видите ли, сэр, есть одна девушка, которая поет в джазовой группе, и я хотел устроиться к ним контрабасистом, но у нас с ней разный цвет кожи, поэтому она отказала, и после этого в моей груди возникла черная дыра, которая медленно всасывает в себя мою душу».

Мистер Слоун был знатоком литературы, а не жизни. В любом случае невозможно представить взрослого человека страдающим от несчастной любви.

— Рад слышать, Генри, рад слышать. Потому что нам совсем не хочется лишиться стипендии так близко к выпуску.

От предупреждения у Генри мороз пошел по коже. Он отставал по многим предметам, возможно, безнадежно. Он помогал Итану с письменными работами, но никак не мог написать свои, а вместо этого рисовал на листах, раскидывал их по столу и засовывал в книги.

Итан скомкал лист дорогой папиросной бумаги и кинул получившийся шарик в Генри.

— Видишь? — сказал он, когда Генри его поймал. — Все с тобой нормально, можешь вставать. Между прочим, я тут узнал о новом клубе. Там играют джаз.

Генри спрятался под подушкой.

— Только не говори, что бросаешь музыку, — предупредил Итан. — Закрытие старого доброго «Домино» не означает, что больше негде послушать джаз. Джеймс говорит, что новый клуб ничем не хуже. — Итан всегда делал паузы, когда упоминал свой источник в Гувервилле.

Генри убрал с лица подушку и приподнялся на локте.

— Значит, Джеймс так сказал?

Итан напустил на себя безразличный вид, и Генри не понял, что именно друг скрывает.

— Статья получилась несколько сложнее, чем я думал. Отец не дает мне времени, но я хочу довести дело до ума. Поэтому я взял у Джеймса еще несколько интервью, и мы немного узнали друг о друге, в личном смысле. — Итан подошел к окну и выглянул на улицу. Генри мог бы поклясться, что кончики его ушей покраснели.

В последние несколько недель Генри почти не думал о вечерних прогулках Итана. Он полагал, что друг ездит в «Гатри» или в какую-нибудь закусочную для полуночников вроде «Золотой монеты». Итан явно пахал как вол, и Генри еще сильнее мучила совесть за уклонение от работы.

— Не могу, — отказался он. — Мне столько всего нужно нагонять.

— Слушай, — Итан повернулся к Генри, — ты мне так и не сказал, что тебя гложет, поэтому я ничем не могу тебе помочь. Но ты уже несколько недель не играл на контрабасе и не слушал музыку, а она для тебя как вода для растений.

— Что ж, я по ней скучаю, — признался Генри. — Но с чего ты так заинтересовался музыкой? Раньше мне приходилось чуть ли не силком тащить тебя на концерты.

Итан потупился и почесал затылок, словно выгадывая время.

— Знаешь, музыка мне всегда нравилась. Может, я и не играю, но зато постоянно слушаю радио. — Он пригладил волосы. — Работая над статьей, я в том числе обсуждал с Джеймсом и музыку, и он как-то раз сказал, что хотел бы сходить что-нибудь послушать, поэтому я его пригласил пойти с нами. Надеюсь, ты не против.

— Конечно, не против. — Генри замолчал, не в силах представить, почему Итан так стеснялся своего нового друга. Возможно, потому что тот жил в Гувервилле. Внезапно в голову пришла мысль. — А у нас найдется для него костюм?

— А, это. — Итан снова уставился в окно. — Джеймс сказал, что у него все есть. Только давай не будем говорить Хелен, ладно?

В коридоре скрипнула половица.

— Что вы тут собрались от меня утаить? — Хелен прислонилась к косяку и принялась подпиливать ноготь указательного пальца. — Мне показалось, вы тут что-то замышляете. С вами уже несколько недель скучно, как на кладбище. Если мне придется начищать еще один подсвечник вместе с твоей мамой, Итан, я кого-нибудь убью. — Она отставила палец, чтобы полюбоваться результатом.

Итан бросил взгляд на Генри.

— Мы хотим удостовериться, что тебе там понравится, прежде чем тащить тебя туда.

Не знай Генри своего друга, он бы поверил в эту ложь. Происходило что-то неладное, что-то, открывающее в Итане уязвимые места. Генри поднял бумажный шар и принялся разглаживать бумагу. Было бы галантно пригласить и Хелен тоже, но между дружбой и обходительностью он всегда выбирал первое. Генри продолжил теребить лист, зная, что битва уже проиграна.

Хелен закатила глаза:

— Я ничего не боюсь. Уже стоило бы понять. — Она занялась следующим ногтем, и несколько секунд тишина в комнате нарушалась только шуршанием пилки.

Итан потер руки, словно чтобы их очистить.

— Тогда договорились. Поедем все вместе. Ты как, Генри?

Генри кивнул. Его удивило, что Итан поддался, но с другой стороны, друг всегда был джентльменом.

— Как здорово! — Хелен повернулась к лестнице и напоследок посмотрела на парней через плечо. — Знатно повеселимся.

Оставшись один, Генри положил смятый лист бумаги на стол, понимая, что с ним уже ничего не сделаешь, но не в силах его выбросить. Он положил лист в книгу, зная, что и это не спасет положение, но по крайней мере бумага больше не будет мозолить глаза.

Глава 30

Позже тем вечером, разделавшись с последними упражнениями по математике и дописав эссе, в котором сравнивал Афины и Спарту с Севером и Югом в Гражданской войне, Генри впервые за три дня побрился. Он не спеша взбил мыльную пену, размазал ее по подбородку и шее и начал водить опасной бритвой. На шее пульсировала жилка яремной вены. Всего лишь тонкий слой кожи отделял ее от лезвия. Один порез — и прощай жизнь. Но Генри ни за что это не сделает. Одно дело грустить так, что хочется умереть, и совсем другое — лишиться разума настолько, чтобы покончить с собой. При этой невеселой мысли ему стало лучше, а то, что он собирался слушать музыку, было достаточным доказательством его отличия в этом смысле от отца.