Игра Теней. Стальные сны. Серебряный клин - [3]

– Полно! Двадцать человек в гостинице, пятеро на конюшне. Тридцать коней. Еще двадцать человек в лесу неподалеку. И сорок лошадей на выпасе. И прочей скотины – кишмя.

Итак, выбор небогат: уйти от греха подальше или очертя голову броситься навстречу опасности.

Обсуждали положение недолго. Масло с Крутым хотели ехать вперед. Если, мол, что не так, у нас есть Одноглазый с Гоблином.

Последним эта идея не слишком понравилась.

Тогда я поставил вопрос на голосование. Мурген и Госпожа воздержались. Масло с Крутым были за ночлег на постоялом дворе. Одноглазый же с Гоблином все косились друг на друга – когда один выскажется, второй тотчас возьмет противную сторону. Я принял решение:

– Ладно, едем и ночуем. Эти шуты проголосуют по-разному, но все равно большинство за…

Наши колдуны немедленно проголосовали «за» – только для того, чтобы выставить меня лжецом.

Через три минуты впереди появился обветшавший постоялый двор. В дверях, изучающе глядя на Гоблина, торчал какой-то мрачный тип. Другой такой же восседал в расшатанном кресле, прислоненном спинкой к стене, и пожевывал не то соломинку, не то щепку. Стоявший в дверях отодвинулся, пропуская нас.

Крутой назвал тех, чью работу мы видели на дороге, серыми. Но серый мундир носят как раз там, откуда мы прибыли. И я спросил того, что в кресле, на форсбергском, самом употребительном в северных войсках:

– Постояльцев принимаете?

– Ага.

Глаза сидящего сузились. Он явно что-то прикидывал.

– Одноглазый, Масло, Крутой, позаботьтесь о лошадях! – И мягенько: – Гоблин, ты что-нибудь почуял?

– Кто-то вышел с заднего хода. Внутри все встали. Но начнется, пожалуй, не сейчас.

Сидящему в кресле не понравились наши перешептывания.

– Вы надолго? – спросил он.

Тут я углядел татуировку на запястье – еще один верный признак северянина.

– До завтра.

– У нас переполнено, но уж как-нибудь вас устроим.

Однако нахальства ему не занимать…

Дезертиры похожи на тарантулов. Постоялый двор – их гнездо, здесь они решают, на кого напасть. Но всю грязную работу проделывают на дорогах.

Внутри царила тишина. Войдя, мы увидели мужчин и нескольких женщин уж очень затасканного вида. И выглядели эти люди здесь чужими. Обычно придорожные гостиницы – семейные предприятия, в них полно детишек, стариков и прочего народу всех промежуточных возрастов. Здесь – ничего подобного. Только крепко сбитые мужики и дамы определенного сорта.

Неподалеку от двери в кухню стоял большущий свободный стол. Я сел, привалившись спиной к стене. Рядом плюхнулась Госпожа. Эге, да она в ярости! Не привыкла, чтобы на нее вот так бесцеремонно пялились.

Госпожа сохранила свою красоту даже в походном тряпье под слоем дорожной пыли…

Я положил руку поверх ее кисти – жест скорее умиротворения, нежели владения.

Затравленно глядя коровьими глазами, пухленькая девчушка лет шестнадцати подошла спросить, сколько нас, какая еда нам нужна и какое жилье, греть ли воду для мытья, надолго ли останемся и какого цвета наши монеты. Вопросы она задавала правильные, но не было в ее голосе интереса, только боязнь совершить случайную ошибку.

Интуиция моя определила ее как члена семейства, по праву владевшего постоялым двором. Я бросил ей золотой. Этого добра у нас после разграбления имперской казны и бегства из Курганья хватало. Блеск кувыркающейся монеты отразился в глазах мужчин, изо всех сил старавшихся наблюдать за нами незаметно.

Тут подоспел Одноглазый с остальными, тащившими стулья для себя.

– Там, в лесу, суматоха! – шепнул Гоблин. – У них кое-какие планы насчет нас.

Левый угол его рта растянулся в лягушачьей ухмылке. Очевидно, у Гоблина имелись собственные планы. Он любил устраивать так, чтобы враги попадали в ими же подготовленную засаду.

– Разные бывают планы, – сказал я. – Если это бандиты, пускай перевешают друг друга.

Гоблин попросил растолковать – порой мои замыслы еще отвратительнее его собственных. Это оттого, что я давно утратил чувство юмора и следую правилу: чем грязнее, тем смешнее.

Поднялись мы еще до рассвета. Одноглазый с Гоблином наложили на гостиницу свое любимое заклятие, повергающее всех в непробудный сон, и по-тихому смылись, чтобы в лесу прорепетировать представление. Остальные занялись лошадьми и амуницией. Между мной и Госпожой имела место небольшая стычка: она желала, чтобы я сделал что-нибудь для женщин, захваченных разбойниками.

– Если я буду исправлять все неправильное, что встречу на пути, мы не доберемся до Хатовара, – отвечал я.

Она не стала продолжать спор, и через несколько минут мы тронулись в путь.

Одноглазый сказал, что лес вот-вот кончится.

– Ладно, это место ничем не хуже прочих, – согласился я.

Мы с Мургеном и Госпожой укрылись в зарослях к западу от дороги, Крутой, Масло и Гоблин – к востоку. Одноглазый просто развернулся. Ничего явного он не проделывал, просто ждал.

– А если не приедут? – спросил Мурген.

– Значит, мы ошиблись – они не бандиты. С ближайшим попутным ветром пошлю им мои извинения.

Некоторое время все хранили молчание. Выехав на дорогу, чтобы узнать ситуацию, я увидел, что Одноглазый уже не один. За его спиной выстроились с полдюжины всадников. У меня защемило сердце. Эти фантомы были мне хорошо знакомы. Они изображали старых товарищей, давно погибших.