Игра шутов - [13]

Зрелище открывалось восхитительное. Перед ними высились освещенные стены Руана, обрамленные мачтами стоящих на реке судов; виднелся запруженный толпою мост, а под ним — рокочущие желтые струи, но сам город был скрыт белой холстиной палаток и навесов, которые раздувались, словно паруса вышедших на берег кораблей. Около дороги стоял недостроенный павильон, украшенный полумесяцами и французскими лилиями, и вокруг него суетились плотники; позади кавалеристы выстроились в каре, репетируя парад, а чуть поодаль конюхи вытирали соломой только что выкупанных коней. В грязи завязла какая-то колесница, раскрашенная полосами, с трезубцем у колеса; а в палатке, где сплетничали стоящие на страже лучники из городской охраны, просыхали уложенные рядком рыбьи хвосты из зеленого холста, числом около дюжины.

На мокром песке отмелей кишели люди, только что вылезшие из воды, и крошечные челноки; на островах вздымались беспорядочные постройки, и где-то поодаль старательно разучивал песни нестройный хор. В воздухе словно пролетала птичья стая — все звенело от криков, ударов молота, сердитых голосов. Какая-то женщина взбиралась на мост по приставной лестнице, сжимая под мышкой лук Артемиды, и что-то кричала художнику, который скорчился высоко на щипце, раскрашивая нишу. Четверо с тележкой, сожалея, несомненно, о своей неловкости, отвезли кита к реке. Беспечно отпустив поводья, не удостоив свою свиту ни единым взглядом, О'Лайам-Роу последовал за ними.

Робин Стюарт, офицер королевской гвардии шотландских лучников, подавил тяжелый вздох и обернулся к своим солдатам, ища сочувствия. Но в глаза ему бросилось кислое, насупленное лицо оллава.

— France, mere des arts, des armes et des lois [7], — заметил Тади Бой, причем ни один мускул не дрогнул на его лице. — Полагаю, вы хотите поскорее въехать в Руан. Если вы немедленно не отвлечете О'Лайам-Роу, он вцепится в этого кита, как креветки в кишки утопленника.

Робин Стюарт открыл было рот, но ирландца отвлекло нечто совсем иное. Две всадницы как раз въехали на мост — их шелка трепетали, меха развевались, а слуги, следовавшие поодаль, носили ливрею, которую Стюарт узнал, как, впрочем, и рыжеволосую даму, скакавшую впереди. Это была Дженни Флеминг.

Дженни, леди Флеминг, была хорошенькая шотландка, к тому же вдова. Она приходилась внебрачной дочерью шотландскому королю Иакову IV и тем самым теткой королеве Марии, которую привезла во Францию два года назад и которой с тех самых пор служила гувернанткой и наставницей.

Но звание наставницы нисколько не подходило Дженни Флеминг. Марии наняли учителей, обучавших ее всем наукам и искусствам; оставалась при ней и ее верная няня Дженет Синклер. Дженни, которую самое было впору наставлять, всего лишь играла роль шаловливой подружки. Дочь короля, внучка графа, вдова могущественного и богатого шотландского барона, она, как некий мотылек, сосущий нектар, появилась на свет для роскоши и удовольствий и, родив семерых детей, сохранила в тридцать с лишним лет живой, влекущий и пышный блеск молодости.

Сейчас, оставив свиту на мосту, Дженни вместе со своей спутницей соскочила на берег. Она помахала рукой Робину Стюарту; тот покраснел и помахал в ответ, спрашивая себя, кто та полная, с тихой повадкой девушка, что следует за леди Флеминг? Он не был знаком с Маргарет Эрскин.

— Кит! Он плавает? Он пускает фонтанчик? Можно посмотреть?

Чудовищное создание лежало на мелководье. Привезшие его люди смеялись и болтали — и вдруг невиданные челюсти распахнулись, и О'Лайам-Роу, точно некий головастик, показался вместе со своими усами из левиафановых глубин. Он поклонился и разулыбался до ушей.

— Там, внутри, очень здорово: просто восьмое чудо света, хотя немного сыровато для такой розы Иерихона 8), как вы.

Леди Флеминг рассмеялась; ее свежее лицо с ямочками на щеках просто сияло от удовольствия.

— Вы ирландец?

— Один из них. Второй стоит позади вас.

Дженни обернулась. Тади Бой, косматый и неопрятный, застыл в мрачном ожидании.

— Он сердится. Почему он сердится? — осведомилась леди Флеминг.

— Хочет скорей добраться до Руана и приложиться к бутылке. Но тут, видите ли, серьезное дело, которое не терпит отлагательств… Вы, конечно, из Шотландии. Вы остановились в Руане?

С того самого момента, как она подъехала к ирландцам, Дженни так и светилась озорством; радостное возбуждение переполняло ее всю — от пламенеющих волос до туфелек на пробковой подошве. Она приготовилась было отвечать, но Маргарет Эрскин опередила ее, сказав спокойным голосом:

— Мы остановились вместе с двором. Возможно, будем иметь удовольствие встретить вас там. Матушка, нам пора ехать.

— Да, но сперва нужно познакомиться. Вы, я догадываюсь, О'Лайам-Роу. А он кто? Кажется, вас трое?

— Самый жирный чернозем, — язвительно проговорил господин Баллах, все еще стоящий позади, — славен тремя сорняками. Так гласит старая ирландская поговорка. Вы должны нас извинить. Мы дожидаемся аудиенции у короля.

Коренастая, с тихим голосом, с карими глазами на некрасивом, простоватом лице, Маргарет Эрскин, в свои двадцать лет вторично вышедшая замуж и имеющая сына от первого брака, умела сдерживать мать как никто другой, во всяком случае, с тех пор, как умер отец. Вот и сейчас, как много раз до того, она пресекла опасную забаву и за все время, пока они с Дженни садились на коней, прощались и отъезжали, ни словом, ни знаком не показала, будто знает кого-то из встреченных.