Игра по крупному - [19]

В ботинках было сыро, но не хлюпало, потому что портянки, заменяющие носки, навернуты плотно. Не доходя сотню метров до берега, свернул в направлении припрятанного каяка. Почва под ногами качалась и ходила волнами. Чувствовалось, что под несколькими десятками сантиметров торфа и переплетенных корневищ находится толща воды.

У Вовца все не выходил из головы короткий разговор с Саней Орловым. Ну, насчет верфольфа все понятно. Так в Германии называются волки-оборотни. Гитлеровцы в конце войны создавали специальные отряды "Вервольф" для диверсионной работы в тылу советских войск. Вполне логично, что местные нацистские выкормыши так себя назвали. Оборотни и есть, самые натуральные. Но почему Саня решил, что Салкина с мужиками не они убили? А, может, он точно знал, чьих рук это дело? И знал с самого начала? Кстати, ничего не стоит свалить убийство на этих погорелых вервольфов. Тем более, что Орлова они и в самом деле убили и только за то, что обнаружил их присутствие на болотистом берегу. Если же Салкина убил кто-то другой, значит, были причины. Надо поподробнее распросить Кучера Селифана о главном инженере, может, что и прояснится.

* * *

Солнце ещё сидело далеко за горизонтом, а ранние лучи уже позолотили половину неба. Развиднелось достаточно, чтобы видеть, куда ступаешь. Он бы, конечно, с огромным удовольствием посмотрел сейчас, как вервольфы спасают имущество и проводят перекличку, но внутренний голос подсказывал, что встреча с ними ещё предстоит и, возможно, раньше, чем хотелось бы. Добрался до знакомого залива. Теперь следовало перебраться на противоположную сторону и извлечь каяк из-под лавды. Идти в обход не хотелось, да и все равно в воду лезть. Снял ботинки, в них плавать плохо, и аккуратно поставил на сухую кочку, жалко выбрасывать, совсем новые. Одежду снимать не стал, в ней плавать теплее.

Каяк отыскал почти сразу. Ухватил его за носовое кольцо и выволок на свет божий. Тот закачался длинным желтым поплавком. Резко перевернул его и вытолкнул на берег, потом влез сам. В воде было теплее, чем на рассветном прохладном воздухе. Ежась от холода, Вовец с трудом развязал мокрый узел, стягивавший резиновый фартук. Вытащил свою сухую одежду и переоделся. Сразу согрелся, а когда распечатал банку тушенки и откупорил жестянку с пивом, то и повеселел. В жизни много таких мелких, но приятных радостей, надо только научиться их ценить, не быть унылым и сердитым все время.

Со своего места он отлично видел залив. По его расчетам, вервольфы должны были уже спускать лодки на воду и намахивать прочь, но они не появлялись. Или продолжают искать его, или по другим каким-то причинам решили не торопиться. Вовец, поразмышляв, тоже решил не спешить. Понятное дело, что он единственный свидетель всего случившегося, и только от него зависит, пресекут ли власти эту фашистскую возню в российском болоте. Сейчас его голова дорого стоит. Чтобы её оторвать, могут рискнуть и открыть стрельбу. Он, правда, огнестрельного оружия на острове не видел, но кто знает? Выплывет на открытую воду и получит с берега пулю в спину. Или на моторке догонят. Может, у них есть ещё моторы, взамен поломанного, или его починить успели.

Но, возможно, все обстоит совершенно по-другому. Господа фашисты, выстроившись в колонну по одному, бодрым шагом чешут тайной партизанской тропой в сторону станции или вообще совершают пятидесятикилометровый марш-бросок в направлении Челябинска. Вовец, как дурак, просидит тут до вечера, а потом наша доблестная милиция обнаружит на болоте три трупа и горсть золы. Он конечно, не сознается, что к двум покойникам руку приложил, и очень крепко, но остальных найти вряд ли удастся.

Чем дальше, тем больше одолевали Вовца беспокойные мысли. И то мерещилось, что подползают враги со всех сторон, то, наоборот, что их и след простыл. Махнув рукой, он уселся в каяк и, тихонько подгребая, двинулся, прижимаясь к берегу, в сторону песчаного островка. Охотничий нож висел на поясе под правой рукой. Солнце уже поднялось довольно высоко и начинало припекать, безоблачное небо сулило ещё один жаркий день.

Что-то блеснуло в камышах на берегу, какое-то стеклышко. Вначале показалось, что банка из-под овощных консервов. Но присмотревшись, Вовец узнал свою маску для ныряния и страшно обрадовался. Он не любил терять вещи, особенно такие нужные и полезные. Он повалился боком на берег, не вылезая из каяка, и дотянулся до маски, надел её на лоб. Так делают ныряльщики, когда отдыхают на поверхности. Перед тем, как нырнуть, они опускают её на лицо. Вовец внимательно оглядел камыши, нет ли поблизости дыхательной трубки? Ее к сожалению, поблизости не оказалось. Похоже, именно здесь, вчера его поймали. Трубку так рванули изо рта, что чуть последние зубы вместе с ней не вырвали. Вот маска и улетела в камыши. Где-то тут на дне должны болтаться ласты. Надо будет потом за ними понырять, тем более, что не глубоко, всего метра два.

Но нырять пришлось не потом, а сейчас. Камыши затрещали, и Вовец, взмахивая веслом, краем глаза успел заметить две человеческие фигуры, выросшие в нескольких шагах от него над камышами. Слитным залпом грянули ружейные выстрелы. Два высоких фонтана воды поднялись рядом с каяком. Круговым движением весла, Вовец развернулся в сторону озера и послал лодку вперед. Оглянувшись, увидел, как снова над камышом взметнулась фигура человека с прижатым к плечу ружьем, словно подброшенная кверху. Грянул выстрел, и человек словно провалился в камыши. Заряд картечи едва не опрокинул каяк. Ближе к носу прямо по ватерлинии зияла дыра в кулак величиной, если не больше. Хорошо, ногу не задело. Вовец почувствовал, что подмокает снизу, а каяк заметно оседает на нос. А из камышей появился стрелок. Вовец едва успел дернуть шнур, стягивающий резиновый фартук и опрокинуться в воду, естественно, в сторону, противоположную берегу. Картечь пробила стеклопластиковое дно и застряла в сиденьи. Вовец почувствовал крепкий удар по заду и вылетел вон из каяка, в воду. Даже не успел подивиться меткости стрельбы навскидку. Впрочем, чему дивиться, он бы с десяти шагов тоже не промахнулся. Теперь каяк качался на волнах кверху дырявым дном. И даже укрыться за ним не было возможности, так он глубоко осел в воду, почти полностью погузился, и не тонул только за счет естественной плавучести материала, из которого был сделан.