Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса - [169]

Эпиграмма 77 адресована «тому, кто не желает, чтобы я назвал его имя»: «Не беспокойся, что моя книга может разгласить твоё имя. Если ты боишься оказаться в одном ряду с моими друзьями, то я был бы пристыжен, когда бы ты стал считать меня своим врагом».

Эпиграмма 49 адресована «Драматургу»: «Драматург читал мои стихи и с тех пор поносит их[182]. Он говорит, что я не владею языком эпиграмм и им не хватает соли, то есть непристойности… Драматург, я не хочу открывать тебя (твои манеры, обычаи) в моей чистой книге; лучше открой себя (их) сам в своей собственной». Здесь — непереводимая дразнящая игра слов. Ключевая фраза: «I loathe to have thy manners known» может быть прочитана и так: «Я не хочу открыть тебя, Мэннерс».

А теперь вернёмся к джонсоновской поэме о Шекспире в Великом фолио, где Бен Джонсон превзошёл самого себя в этой игре. После строки: «Ибо подлинным поэтом не только рождаются, но и становятся», следуют шесть строк, которые в известном переводе-подстрочнике А.А. Аникста звучат так: «Таким именно и был ты. Подобно тому, как облик отца можно узнать в его потомках, так рождённое гением Шекспира ярко блистает в его отделанных и полных истины стихах: в каждом из них он как бы потрясает копьём перед лицом невежества»^{107}. Посмотрим это место в английском оригинале; мы обнаружим там родовое имя Рэтленда (неизбежно исчезающее при переводе, если видеть в нём просто существительное множественного числа), причём в таком контексте, который не только подтверждает его присутствие в Великом фолио, но и открывает характер этого присутствия:

«And such wert thou. Look how the father's face

Lives in his issue, even so, the race

Of Shakespeare's mind, and manners brightly shines

In his well-turned and true-filed lines[183]:

In each of which, he seems to shake a lance,

As brandished at the eyes of ignorance».

Обратим внимание, что глагол «сияет» (shines) стоит в единственном числе, следовательно, «Мэннерс» (manners) — слово, к которому глагол относится, — это имя; перед ним поставлена — что очень важно — запятая, отделяющая эту часть сложного предложения от предыдущей. Слово turned имеет много значений, в том числе и «изменённый», «повёрнутый» и т.п.

С учётом всех этих (и других) хитроумных и изящных уловок для тех немногих, кто знал о роли, которую сыграл в создании творений и самого образа Потрясающего Копьём Роджер Мэннерс, граф Рэтленд, эти строки в поэме Джонсона звучали достаточно внятным паролем: «Посмотрите, как черты отца проступают в его потомках, так и дух Шекспира, его происхождение[184], и Мэннерс ярко сияет в своих великолепно отделанных строках, в каждой из которых он как бы потрясает копьём, размахивает им перед глазами незнания». Последние две строки заставляют вспомнить шекспировский сонет 76: «И кажется, по имени назвать меня в стихах любое может слово»; мысль, образ тот же самый — скрывающийся за псевдонимом-маской Автор дразняще смеётся перед слепыми глазами Неведения и Непонимания. И кроме того, Джонсон прямо называет имя подлинного Потрясающего Копьём. Бен был близко знаком с Рэтлендами — Мэннерсами и в любом случае не мог не понимать, какой смысл приобретали эти строки из-за слова-имени «Мэннерс»[185] (неловкого и грамматически не вписывающегося, если его считать просто существительным множественного числа), но он не только употребил его в этом чрезвычайно важном контексте, но и специально выделил эту важнейшую аллюзию в адрес Рэтленда многозначительной запятой[186].

Подобно тому как черты родителя можно увидеть в его создании, так и Мэннерс сияет в шекспировских строках…

Самая знаменитая, всегда приводимая во всех шекспировских биографиях, полностью или в отрывках, поэма Джонсона вместе с его обращением к читателю по поводу пресловутой «фигуры» на гравюре Дройсхута, долженствовавшей представлять глазам не знающих истину образ Потрясающего Копьём, является одним из важнейших ключей к постижению «шекспировской тайны». И Джонсон, который не мог открыто сказать всё, оставил эти указатели на пути к истине, не уставая обращаться к грядущим читателям: «Смотрите книгу, не портрет». Он повторил это многозначительное предостережение и в другом обращении к читателям — в двустишии, открывающем собрание его эпиграмм:

«Читайте эту книгу осмотрительно, чтобы понять её».

Подобно стрелке компаса, всегда показывающей на север, взор Джонсона во многих его произведениях устремлён в сторону Шервудского леса и его необыкновенных хозяев, скрытых от глаз Непонимания пеленой Легенды, в становлении которой Бену Джонсону было суждено сыграть не последнюю роль.

В поэме-послании к Эдуарду Сэквилу, 4-му графу Дорсету (близкому к Рэтлендам), Джонсон говорит о том, кто утром мог быть одним человеком, а вечером — самим Сидни! Или, отправившись в постель Кориэтом, встать с неё потом самой значительной головой христианского мира! Этого удивительного человека Джонсон, как видно из послания, знал хорошо, знал его и Дорсет, и этим общим их знакомым, способным на необыкновенные преображения, был Роджер Мэннерс, граф Рэтленд.

Особый интерес представляет такая плохо изученная область, как джонсоновские пьесы-маски и сценарии развлечений; многие из них содержат явные намёки на бельвуарскую чету и её тайну, ставшую тайной века, тайной всего Нового времени. В предисловии к маске «Гименей» Джонсон прямо говорил, что его маски не просто предназначены для увеселения знатных особ, а являются «зеркалом жизни» и содержат свои важные, но понятные только избранным секреты. Однако выискивать в этом зеркале черты и следы реальных ситуаций и прототипов аллегорических персонажей — занятие весьма трудное, если у того, кто на него отважится, нет надёжного ключа к маске, к её загадке. Задача осложняется и жанровыми особенностями маски, представлявшей собой своеобразный балет-пантомиму, исполнителями которой были знатные персоны, а иногда и члены королевской семьи — король Иаков был неравнодушен к этим пышным представлениям.