Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса - [101]

Широкий резонанс в английском шекспироведении второй четверти XX века получили идеи Джона Довера Уилсона, также относящегося к «библиографической школе». Имя этого учёного читатель уже встречал ранее в связи с его высказываниями о стратфордском бюсте и графтонском портрете. Уилсон в своих трудах, особенно в небольшой книге «Подлинный Шекспир» (1932 г.) и в осуществлённом под его редакцией издании ряда пьес Шекспира (New Shakespeare), продемонстрировал новый подход не только к конкретным текстологическим проблемам, но и к некоторым принятым среди биографов-стратфордианцев представлениям о личности Великого Барда. Являясь правоверным стратфордианцем, Уилсон в то же время резко протестует против того образа удачливого дельца, который вставал со страниц биографии, написанной Сидни Ли. Уилсон не жалеет сильных выражений в адрес стратфордского бюста, который он считает едва ли не главной причиной того, что образ великого поэта приобрёл ненавистные ему черты «преуспевшего мясника». Не только книга Сидни Ли, но даже гравюра Дройсхута оказывается, по Уилсону, созданной под влиянием этого злополучного творения скульптора-ремесленника; и эти два изображения стоят между нами и подлинным Шекспиром, вызывая отвращение всех, кто понимает и глубоко чувствует Великого Барда. Отсюда и неприятие Уилсоном неоднократно переиздававшейся, долгое время считавшейся классической работы Сидни Ли: «Короче говоря, созданная С. Ли шекспировская биография — это жизнеописание не Уильяма Шекспира, человека и поэта, а другого «Уильяма Шекспира» — бюста в стратфордской церкви, если представить, что он существовал когда-то во плоти и крови».

И далее Уилсон в своей борьбе за подлинного, поэтического Шекспира поднимает «знамя крестового похода» против Янсена, Дройсхута и викторианских биографов Барда. Уилсон категорически не согласен с распространённым (и сегодня) утверждением, что Шекспир якобы «отсутствует» в своих произведениях, и требует, чтобы биографы и исследователи неустанно искали «живого Шекспира». «Если мы будем исходить из того, что он всегда отсутствует в своих произведениях, что он стоял всегда в стороне от жизни своего времени, мы никогда не сможем увидеть его. Наоборот, мы должны искать его в самом сердце той жизни. Жизнь дворца Елизаветы и Иакова, личности и дела выдающихся людей, общественные и политические события его времени — это реальная атмосфера его пьес»^{66}. При этом Уилсон справедливо предостерегает, что Шекспир был не репортёром, а поэтом.

В плане связей Шекспира с событиями его времени Уилсон придаёт большое значение тому влиянию, которое оказала на поэта яркая личность графа Эссекса и его трагическая судьба. В «Генрихе V» и особенно в «Гамлете» Уилсон почувствовал тревогу Шекспира за Эссекса, его обожание, его неизбывную боль. «Тайна Гамлета — это тайна Эссекса, тайна его сердца», — писал Уилсон.

Стремление Уилсона пробиться к «живому» Шекспиру, преодолеть то, что он называет «викторианскими представлениями» о великом драматическом поэте, его яростное неприятие стратфордского бюста не могли не вызвать интереса. Но ведь нельзя забывать, что «бюст»[81], который для Уилсона является символом тёмного, несовместимого с шекспировским творчеством начала, мешающего людям пробиться к Барду, — только один из элементов в целом комплексе стратфордских реалий, хорошо согласующихся между собой и обрисовывающих контуры одного и того же человека — Уильяма Шакспера из Стратфорда.

Уилсон же как будто отрывает стратфордский бюст от всего остального — от неграмотных родителей, жены и детей Шакспера, от его ростовщической деятельности, от пресловутого завещания. Эти реалии Уилсон почти игнорирует, несмотря на их бесспорный, документальный характер. Он слишком глубоко чувствует Шекспира — художника, поэта, чтобы принять или попытаться как-то объяснить эти ужасные бумаги. Но он не может и совсем отмежеваться от них, как он отмежёвался от настенного бюста, ибо, в отличие от произведения скульптора, эти бумаги неразрывно, неотделимо привязаны к человеку, чей прах покоится в стратфордской церкви Св. Троицы.

Сосредоточивая всё своё неприятие, весь сарказм на «бюсте» и связанном с ним викторианском, бескрыло-бюргерском представлении о Шекспире, Уилсон обходит то важнейшее обстоятельство, что эти представления выросли не на пустом месте и отнюдь не из одного «бюста». Атаки Уилсона на «викторианских» шекспироведов, и в первую очередь на книгу Сидни Ли, несправедливы, ибо биографу не дано право игнорировать или затушёвывать факты, как бы он к ним ни относился. Подлинный, то есть основанный на научном анализе всех свидетельств и источников, историзм не мешает и не противоречит постижению творческого наследия художника, когда речь идёт о биографии одного и того же человека. Жизнеописание великого писателя, поэта содержит сведения о его происхождении, воспитании, образовании, его семье и окружении, о его делах и поступках, рассказывает о событиях, происходивших на его глазах в его стране и мире. И этот социальный и личностно-бытовой аспект жизнеописания переплетается с биографией творческой, то есть с историей создания его произведний, с рассказом о поэтическом мире, рождённом его гением. Эти два аспекта научной биографии не только друг друга исключают, но и хорошо дополняют и обогащают, хотя связь между ними подчас может оказаться совсем не простой и не прямолинейной. Всё это справедливо в том случае, когда оба аспекта относятся к одной и той же личности.