Игра над бездной - [46]

Убедившись в состоянии Илмара, Ирена хотела уйти в другую комнату, чтобы не быть очевидицей унизительного положения человека (с чем неизбежно связана всякая неограниченная и не сдерживаемая стыдом откровенность, — в своей сущности все мы гораздо хуже и неприглядней, чем стараемся проявить себя во взаимоотношениях с другими людьми), — ей казалось, останься она и услышь то, что не предназначено для ее ушей, она совершит мошенничество, воровство, гнусный поступок. Хотя ее занятие было непосредственно связано именно с таким моральным воровством, сбором секретных сведений, она не допускала мысли о том, чтобы воспользоваться для этого состоянием Илмара. Он был исключением, она любила его, и в ее глазах он должен оставаться таким, каким себя ей представил.

Да, Ирена в самом деле хотела уйти и обязательно так бы и поступила, не начни Илмар бормотать про нее именно в ту минуту. Тон и содержание первых же слов настолько огорошили ее, что она застыла в оцепенении посреди комнаты и уже не вопреки желанию, а из мучительно тревожного любопытства прослушала бред Илмара до конца.

Слово по слову он воссоздал все, что накопилось в его сознании в связи с одним определенным человеком — Иреной Зултнер: как судили Роберта Вийупа, что думали другие о роли Илмара в этом деле, как его обвинили в предательстве и как он обещал найти и покарать настоящего предателя.

— Она предала Вийупа, никто другой кроме нее… эта красивая, ножная бестия… — говорил Илмар. — Теперь мне точно известно — это вина Ирены. А как мне хотелось в этом сомневаться, признать свою ошибку и убедиться, что это сделала не она! Она так хороша, такая прелестная… и я мог бы полюбить ее, как ни одну другую женщину на свете. Если б только Ирена была человеком. Но она никого не способна любить, и меня тоже. Сейчас она прикидывается милой и доброй, но это потому только, что верит в мое вранье и думает, что я опасный преступник, которого опять можно будет выдать жандармам и хорошо на этом заработать. Она хочет всех нас подловить, плетет петлю для моей шеи, но мы хитрей, чем все они вместе взятые. Послезавтра я отведу ее на собрание. Ха, ха, ха — на собрание! Это будет судебное заседание, и мы вынесем приговор Ирене, такой, что она уже никого больше не предаст. Око за око, жизнь за жизнь, нам будет неведома жалость. И все же — как было бы хорошо, если бы мне не надо было этого делать! Как бы я ее полюбил!..

Все, все он рассказал, скрежетал зубами от злости, морщился от презрения и всхлипывал от тоски по несбывшимся мечтам о любви. Бодрствуя, он не знал, насколько он ненавидит Ирену и как пламенно ее любит, потому что это были два взаимоуничтожающих чувства, думать о которых одновременно было недопустимо, — это противоречит человеческому разуму. Теперь же искусственно вызванная вспышка подсознания обнажила его душу до самых корней — и сам он этого не видел. Свидетелем тому был другой человек, и он видел Илмара более правдивым и истинным, нежели тот мог видеть себя в наиболее светлые моменты сознания и рассудка.

5

Человек — существо разумное, он постиг умом чуть ли не все на свете диковины, разгадал тысячелетние загадки, тайны жизни и пути звезд, — этот всеведущий человек менее всего познал самого себя и не представлял, какие силы, какая непостижимая мощь таится в нем самом. Он обладал умом и глубоким пониманием всевозможных явлений, но как часто, словно бы вопреки своему рассудку, он поступал не так как надо; он сознавал ценность своей жизни, но умышленно не избегал опасностей, не заботился о своей неуязвимости и благополучии; желал себе одного, а выискивал другое — вовсе противоположное, отнюдь не потому, что у него недоставало силы воли, а потому что в нем, наряду с общеизвестным разумом, существовал еще какой-то неизвестный разум. Последний иной раз бывал сильней первого. Но если бы существовал только один, то человеческая жизнь была бы гораздо легче, проще и счастливей, разве что несколько пустой по сравнению с нынешней — уподобилась бы жизни тварей более низкого порядка.

Когда Илмаром овладел болезненный припадок, Ирена из чистой деликатности хотела уйти в другую комнату и не слушать его бреда, хотя никто не помешал бы ей остаться и никто никогда не узнал бы о том, что ей довелось выслушать; в этом сказалось проявление того, второго неизвестного разума. Но она не успела этого сделать, потому что Илмар заговорил, и содержание фраз разбудило в Ирене первый — общеизвестный разум. Слова его имели отношение к Ирене, сообщали о нависшей над ней угрозе физического уничтожения и страданий — всего того, чего стремится избежать любое живое создание. И она сразу насторожилась, как зверь, заслышавший поблизости шаги опасного врага. Это было ни с чем не сравнимое переживание; она заглянула в глаза року — взгляд его был суров, жесток, насмешлив и полон угрозы. Словно в непроглядной ночи шла Ирена своим ложным путем, следуя непонятному зову и не зная, где конец тропы. Резкая вспышка молнии теперь высветила эту тропу, и она увидела перед собой ужасающую, бездонную пропасть — еще шаг, и она погибла бы. Ирена в страхе отшатнулась от края бездны — бежать, бежать подальше! — но сил на это не было. Что-то неудержимо влекло ее обратно, ближе, еще ближе к смертельной опасности, и ее подмывало заглянуть в самую пропасть, как если б там могли безбедно обретаться еще какие-то иные — таинственные и приятные вещи. Содрогаясь от ужаса, она пядь за пядью приблизилась к этому колдовскому месту; наклонилась над краем обрыва и вперила взор в глубины. Но оттуда шел опьяняющий аромат, слаще всех цветочных благовоний и ядовитей самых смертельных отрав. И уйти она уже не могла — это был гипноз опасности, новая победа другого — неизвестного разума.