Игра на своем поле - [9]

– Не принимайте этого близко к сердцу, – сказала Лили Сэйр. – Я понимаю, что для мужчины, для преподавателя все это сложнее. И потом вы правы: почему вы должны взять на себя неприятную роль, а я – нет? Но я не могу. Не могу – и все.

– Ну, а Блент, он здесь что – вообще ни при чем? – сердито спросил Чарльз. – Почему все идут ко мне и твердят, что я сделал что-то ужасное? Почему Блент все время за сценой? Не я же, черт возьми, провалился по истории!

– Вы опоздаете, вас ждут. – Лили взяла со стола пальто.

– Послушайте, – остановил ее Чарльз. – Ничто еще не решено окончательно. За этот час многое может измениться. Где вас найти, если понадобится?

– Я живу не в колледже, а в городе, у отца. Наш номер есть в телефонной книге.

Они пожали друг другу руки и слегка сконфузились, сообразив, что им все равно выходить вместе. Чарльз помог ей надеть пальто.

– Подвезти вас? – предложила Лили. – Отец подарил мне «бугатти». Каждой молодой американке полагается иметь «бугатти».

Чарльз отказался и проводил ее до машины.

– Жаль, что я человек с предрассудками, – сказал он, когда Лили включила зажигание. – Надеюсь, вам удастся найти другого.

3

По-видимому, «ситуация» была налицо. Меняют ли дело признания Лили Сэйр? В целом, вероятно, нет – по крайней мере с формальной точки зрения. Впрочем, Чарльзу было некогда размышлять над тем, какую занять позицию: он уже и так на несколько минут опаздывал к ректору.

Он, правда, не унизился до того, чтобы припуститься рысцой, но, в нарушение всех правил, пошел к административному зданию, Джексон-Холлу, напрямик через Овал, чем вызвал недовольную мину заместителя ректора по учебной части мисс Мориарти, которая вышла на ступеньки покурить. В ведении мисс Мориарти находился женский состав колледжа.

– Чудесное утро, мэм, – на ходу бросил Чарльз.

– Прелесть. Я как раз думала, как долго в этом году трава зеленая.

Войдя в здание и благоразумно дождавшись, пока дверь плотно закроется, Чарльз не без ехидства произнес:

– И будем надеяться, что я тебе испортил это чудесное утро.

Фасад Джексон-Холла был по традиции обвит плющом, но интерьер недавно отделали заново, в стиле, соответствующем назначению этого корпуса: снесли перегородки и вместо комнат «организовали пространство», как говорят архитекторы, лабиринтом барьерчиков по пояс вышиной, и теперь за этими баррикадами под яркими лампами дневного света стучали на машинках многочисленные секретарши.

Свет ламп, размещенных группами на больших щитах, похожих на опрокинутые формочки для льда, отражался от светлых кремовых стен. Все вокруг излучало чистоту и деловитую энергию и производило приятное впечатление даже на Чарльза, хотя как преподаватель он порой задумывался, за что платят жалованье всем этим деятельным дамам.

Остановившись у коммутатора, он объяснил дежурному секретарю-телефонистке, зачем пришел. Его попросили подождать, и только тут он с беспокойством подумал о предстоящем свидании. По-настоящему за эти последние полчаса ему бы следовало сосредоточиться, наметить план действий: «если он скажет то-то, я отвечу то-то», – как начинающий шахматист перед партией. Хотя, возможно, так даже лучше – импровизация у него получается удачнее. И, быстро проверив свои ощущения, он с удовольствием отметил, что вовсе не настроен разыгрывать твердокаменное упорство и цепляться за принципы лишь во имя принципов. Конечно, без этих горе-талейранов Барбера и Да-Сильва было бы лучше, но его позиция по-прежнему остается разумной, и он должен ее разумно изложить. Остального Чарльз не успел додумать: дежурная знаком показала ему, что можно пройти.

У входа во владения ректора, на пороге «les appartements de son altesse» (Апартаменты его высочества (франц.)), ему, как всегда, стало чуточку не по себе. Сам ректор тут был совершенно ни при чем: Чарльз находился в наилучших отношениях с Хармоном Нейджелом. То была скорее инстинктивная робость перед таинством власти, чувство, знакомое каждому, кто впервые попадает в кабинет начальства. Есть люди, у которых это ощущение не исчезает никогда. Возможно, в основе его было одно обстоятельство, которое всякий раз казалось Чарльзу откровением: здесь, на вершине, в этой святая святых, куда попадаешь, пройдя сквозь вереницу скучных казенных помещений, официальных и безликих, заставленных скучной казенной мебелью и заваленных грудами старых учебников, – удивительно обжитая, чистая, со вкусом обставленная комната, полная веселых солнечных бликов. Уютный огонек за начищенной до блеска каминной решеткой, простой, но хороший ковер, длинный, сверкающий, полированный стол. На стенах картины, без сомнения, подобранные самим ректором, в шкафах аппетитно расставлены книги, некоторые еще в своих ярких суперобложках, и видно, что это не случайные книги, а именно те, которые нужны здесь хозяину.

Едва секретарь ректора мисс Яроу открыла дверь, чтобы доложить о посетителе, как ректор уже встал из-за стола и пошел ему навстречу.

– Чарльз! – это было сказано так сердечно, с таким явным удовольствием, что усомниться в искренности Хармона Нейд-жела казалось невозможным.

– Рад вас видеть, сэр, – ответил Чарльз. Можно было сказать и «Хармон», можно было бы совершенно спокойно сказать просто «Привет!», но в данный момент Чарльз счел более уместным сдержанно-уважительное «сэр». Так, он надеялся, произнес бы это богатое оттенками обращение доктор Джонсон (Сэмюэл Джонсон (1709-1784) – английский писатель, лексикограф и критик, знаменитый острослов) в благодушном настроении: здесь было и чувство собственного достоинства, и признание служебной дистанции, исключающей какую-либо фамильярность, и учтивый, но твердый намек на то, что все формы общения имеют равное право на существование. Нейджел, со своей стороны, явно не остался глух к этим нюансам и чуть нахмурился, но, как человек благоразумный, предпочел сделать вид, что ничего не заметил, и, указав Чарльзу на стул возле себя, вновь занял свое привычное место за письменным столом. Долгая минута прошла в молчании. Сплетя пальцы на затылке, ректор со сдержанной, но дружеской улыбкой рассматривал Чарльза, и Чарльз улыбнулся ему в ответ.