Игра на своем поле - [12]

– А-а, стало быть, вас уже донимали?

– Слегка. – Чарльз вкратце рассказал о своей беседе с представителями Студенческого совета. О Лили Сэйр он не счел нужным упоминать.

– Так что теперь по их милости это стало делом принципа, и вы ничего не можете изменить?

– Дело даже не в этом. Неблагосклонное отношение местных лидеров я как-нибудь переживу. Вся суть в том, что вопрос-то сугубо личный, и у Блента должно было хватить ума это понять. Откуда я знаю, что он задумал и что ему надо? – Чарльз в запальчивости повысил голос. – А вдруг у него есть самые веские основания не играть? Может быть, он собрался бросить колледж? Почему вы решили, что ему нужны заступники?

– Я охотно берусь поговорить с Барбером и Да-Сильва, если это даст вам возможность спокойно принять решение.

– Пока что в защите полиции еще нет надобности. А что касается моего решения, оно уже, кажется, принято. Послушайте, – Чарльз заговорил спокойнее, – я не хочу стоять на своем лишь из принципа. Я никогда этого не делаю. На узком принципе трудно устоять, начинаешь балансировать, чтобы сохранить равновесие, а это выглядит нелепо. Я вполне согласен с тем, что сквозит в каждом вашем слове: вся эта ребяческая история не стоит выеденного яйца. Давайте договоримся так: сегодня с двух до четырех я буду в своем кабинете. Если Блент явится, я его выслушаю. Но я не собираюсь посылать ему особое приглашение и не обещаю, что от нашего разговора что-нибудь изменится. Если он придет и мало-мальски убедительно объяснит, почему так скверно написал зачетную работу, и даст мне хоть какую-то надежду, что может ответить лучше – хотя вряд ли, с чего бы вдруг? – тогда я согласен устроить ему повторный зачет. Ну как, это будет справедливо?

– А доставить его к вам – это уж моя забота?

– Если вам нужно, чтобы он ко мне пришел, – да.

– В таком случае, мало сказать – справедливо, Чарльз. Это великодушно. – Ректор опять встал. Они пожали друг другу руки. – Да, кстати. Мы с миссис Нейджел собираем у себя сегодня гостей на коктейль: кое-кого из старых выпускников и попечителей. Преподаватели будут тоже. В пять часов. Надеюсь, и вы придете.

– С официальным отчетом, да? – В обворожительной улыбке Нейджела Чарльз ощутил не высокомерие, свойственное власти, а лишь присущий ей цинизм и невольно улыбнулся в ответ.

– Вы нам окажете честь своим приходом, – церемонно промолвил Нейджел,

– Не радуйтесь раньше времени, – бросил Чарльз, открывая дверь. – Я ничего не обещал. Может, еще и плакали ваши десять долларов.

Глава вторая

1

Футбол вызывал у Чарльза Осмэна сложное чувство, в котором он никогда не пытался как следует разобраться. Наоборот, он воздерживался от размышлений на эту тему, считая, что в некоторые подробности своей собственной истории лучше не углубляться, пока в том не возникнет внутренняя потребность. И тем не менее по субботам он, как правило, ходил на стадион. Когда команда колледжа уезжала играть на чужом поле, ему становилось как-то пусто, хотя он прекрасно знал, что эти непривычно острые переживания всегда сменяются после матча глубокой подавленностью, омрачающей ему и субботний вечер и чуть ли не все воскресенье. И теперь, уже с пятницы, его нервное воодушевление было заранее омрачено тоскливым ожиданием. Это двойственное чувство возбуждения и подавленности было такой сильной встряской, что Чарльз время от времени решал «покончить с этой привычкой» и не ходить на футбол, однако до сих пор не сумел еще осуществить свое мужественное намерение.

А возбуждение это, надо сказать, вовсе не было беспочвенным: во время футбольного сезона весь студенческий городок каждую пятницу начинало лихорадить, будто перед объявлением войны. Все куда-то спешили, собирались кучками на улице и шушукались с видом заговорщиков, тут и там мелькали чужие лица, откуда-то появлялось множество автомобилей (накануне финальных матчей – главным образом черные «кадиллаки»). Из машин появлялись немолодые и осанистые мужчины, с преувеличенно-решительным видом оглядывались по сторонам и, раз или два глубоко вдохнув знакомый воздух, входили в свой старый студенческий клуб. Эта необычная атмосфера была, естественно, связана с футболом, и вовлечен в нее был каждый. Даже те, кто считал футбол дурацкой игрой, тоже явственно ощущали, что надвигается нечто значительное. И вся эта сутолока, не совсем приятная, отчасти даже тревожная, сопровождалась доносившимися откуда-то из-за лабиринта каменных зданий звуками оркестра – шла репетиция. Музыка, заглушенная расстоянием, была еле слышна; улавливалось – даже не слухом, а скорее всем существом – лишь как бы мерное биение единого сердца. Казалось, это сам воздух насыщен едва различимым ритмом, сквозь который на миг пробиваются обрывки музыки. Так бывает, когда за несколько кварталов происходит военный парад, заставляя всякого, даже того, кто туда и не собирался, невольно расправить плечи и выровнять шаг.

Пойти на парад Чарльз не отказался бы, но от одной мысли, что для этого нужно подтянуться да еще, чего доброго, шагать под музыку, его коробило. И по пятницам, во второй половине дня, он уединялся с детективным романом в своем кабинете – на третьем этаже, за книгохранилищем библиотеки. В эти сокровенные для него минуты там было удивительно покойно; из бутылки, хранившейся в ящике стола, он потягивал виски – не много, как раз столько, чтобы на душе стало легко и прозрачно, как легки и прозрачны были лучи негорячего осеннего солнца за окном. Эта привычка была тем маленьким вызовом, той мерой личной независимости, которые он считал чуть ли не делом чести сохранять на любой службе и без которых любая служба была бы для него неприемлема. Вот почему сознание того, что сюда в любой момент может явиться Реймонд Блент, раздражало Чарльза; это как бы обязывало его быть там, где ему хотелось находиться по собственной доброй воле.