Игра - [15]

Моня оказался великолепным экземпляром иудейского народа, каким-то нарочным евреем: кормили у него вкусно, но очень мало, простыни были чисто выстираны, но коротки донельзя. При любом упоминании о деньгах его пейсы начинали шевелиться отдельно от головы, как прическа Медузы Горгоны, к нему с удовольствием ходили ругаться кузнецы с соседней улицы и подгулявшие тамплиеры.

Последние всегда ходили группками, не знаю, где уж тут была просветленность членов ордена - но горожане прятали жен и живность едва завидев алый крест на белом плаще.

Ругаться Моня умел - сложнейшей архитектуры ветхозаветные проклятия могли повалить битюга, судя по всему тамплиеры ходили к нему обучаться сквернословию.

Нередко доходило до того, что какой-нибудь воин Христов начинал Моню понемногу убивать, и прятался Моня в кухне - покуда не настигал его среди горшков котлов и сковород озверевший меченосец.

Тут уж у Мони находился последний козырь: ржавая борода, политая росным ладаном, задиралась совком - и взору храмовника представал трогательный крестик на голубой ленточке. Моня был выкрестом и потому считался неприкосновенным.

Бездельничая, храмовники приставали к постояльцам - требуя у мужчин выпить с ними или сыграть в зернь, а у женщин - плодиться и размножаться прямо сейчас и здесь за пивными столиками.

Весопляса они долго принимали за девочку в мужском платье и поэтому требовали у него и того и другого.

Да я и сам заинтересовался одной постоялицей.

Высокая красавица, с косами цвета каштанового ядрышка, всегда появлялась в господском зале вместе с тоненьким, как тростничок, студентиком - черные волосы юноши были на мой взгляд неуместно длинными, а в лице его сопрягалась незрелая невинность и напускное незрелое же мрачное презрение к миру.

Красавица влюбленно смотрела на него за обедом, подкладывала в тарелку кусочки получше, смеялась над малейшей его шуткой - короче, вела себя, как законченная дура.

И что она нашла в этой голенастой водомерке? У Мони, понятное дело, за мзду - о проклятый выжига - я узнал, что эта пара не молодожены и не брат с сестрой.

Стало быть - любовники. Устроили себе “бегство на остров любви” с удобствами постоялого двора.

Однажды я услышал, как студентик назвал девицу по имени: Наамах.

Плакса, тоже слышавший это, заерзал на стуле и заныл, что-то о неуместных шутках, мол, демонское имя, не к лицу приличной девушке.

Вечером я узнал у Иоганна - демонолога, что Наамах - имя королевы суккубов.

Плакса тут же прочно пристал к паре с расспросами, но на следующий день, все разъяснилось.

- Наамах? - нахмурился студентик, - где вы набрались таких глупостей, отче? Это моя кузина, француженка, ее зовут Натали - Мария, а по-домашнему Нами или Ноэми. Если я скажу вам, что меня зовут Луис, вам что - ли послышится “Люцифуг”?

Ноэми захихикала и закрыла рукавом личико.

Пришлось оправдываться, пинать под столом Плаксу и выставить себя невежей-иностранцем.

Несколько скрасил мою скуку в “Святой Вальпурге” итальянский купец по имени Раймон. В тарокки он играл, как Бог, правда слаб был на выпивку, когда хмелел, пытался заключать со мной путаные сделки.

Я не понимал, почему я обязан что-то отдавать ему в обмен на такие глупости, как царства земные, неразменный талер, камень шамир и любовь самых прекрасных женщин. Что именно я должен был отдать - Раймон не уточнял, но смущался и говорил:

- Пустяки, синьоре, вы этой штучки никогда не увидите, и даже не можете сказать точно, есть она у вас или нет, разве что уйдет в пятки…

Я тосковал, пил и думал о Ноэми.

Вот странность - ни она, ни Луис, ни Раймон, а с ними еще одна портовая девка, Эстер - Посинюшка, целыми днями дрыхнувшая в комнате, не платили Моне ровным счетом ничего. Зато с меня и моей свиты Цимес драл втридорога.

Впрочем, жаловаться было не на что, соседи оказались приятнейшими людьми.

Раймон делился со мной новостями - в Глазго шумели, что недалеко от города Ньюкасла скоро состоится казнь шотландского мятежника Вилли Волеса.

- Малыш Вилли Волес! - Раймон указывал пальцем в потолок- Малыш Вилли Волес - это, брат, того… Это - сила!

Потеряв терпение, я спросил, чем этот Вилли отличается от Робби Брюса, владыки Глазго. А так же от прочих Микки, Джерри, Рикки и Томми.

Раймон немедленно ударился в объяснения.

Обстановка была не яснее яйца - болтуна:

Английский король Эдди Первый то ли лез в Шотландию, то ли ее куда-то не отпускал, принц Эдди утешался архитектурой, стихосложением и наложником Пьером Гальвестоном, не обращая внимания на Бетти, а может Бесси, в общем на Изабеллу Французскую, которую за пристрастие к декольте благодарный народ прозвал “Французская Ключица”.

При Эдди Первом была еще Королева - мать, чья мать я так и не понял, но вроде бы принца Эдди.

В чем-то был замешан Архиепископ Кентербери, многочисленные кланы начинавшиеся с приставки “Мак”, а так же англичане Арунделы, Клиффорды и де Клеры, которые тоже чего-то хотели и состояли в запутанных порочащих имя человека и христианина, связях.

Речи Раймона окончательно сбили меня с толку. Я запутался в бесконечных Робби, Эдди, Бесси, и прочих и аккуратно спросил, за какую связь казнят малыша Вилли.