Игра колибри - [4]

Мое же преображение заключалось в том, что, как священнику, сбегающему от искушения, мне удалось волею случая избавиться от своего черного ангела. Она уехала учиться и тем самым избавила меня от лицезрения собственной красоты, которая приступами глупых мечтаний сводила с ума и не давала покоя последние годы.

Система так называемого раннего старта, которая позволяет заменить последние два года старшей школы на то же самое время образования в колледже, была отличной придумкой для успевающих подростков. Мне же она помогла избавиться от нее…

Алиса… Мать называла ее Али, но в первой букве больше звучало русское «Э» и выходило нечто среднее, как в имени Аэлита или Элли. Они жили по соседству, и из окон своей спальни я мог видеть и задний дворик семейства Роуз, и окно спальни на втором этаже, и два узких кухонных окна, походившие на средневековые бойницы, на фоне песчаного фасада и медной трубы, сбегающей вниз ровно между ними…

По словам Вирджинии, Алиса не собиралась возвращаться в Пасадену. Помню, как она встретила меня на залитой солнцем лужайке перед домом и, постукивая себя полотенцем по руке, с упоением рассказывала, что Алиса закончила колледж. Пусть не с отличием, но Вирджиния гордилась этим. Мать, перебравшаяся в страну в двадцать с небольшим, не могла оценивать успех дочери иначе. Вирджиния накручивала локон черных и смолянистых с виду волос на указательный палец и воодушевленно делилась последними новостями, искренне считая, что мне будет приятно узнать о судьбе Али, и я, несомненно, разделю ее радость. Она поведала, что у совсем уже повзрослевшей Алисы случился бурный роман на последнем курсе и пару месяцев она жила где-то в Нью-Йорке.

Ее слова в один миг вернули меня к мрачным мыслям и напомнили о чувствах, холодных и неразделенных, которые я так старательно таил в душе. Но это был лишь миг, и, когда Вирджиния, ласково погладив меня по плечу и еще раз накрутив завиток на палец, бросилась снимать с плиты подгоревшее мясо, я тут же постарался все забыть. За те несколько лет, что я не видел Али, в жизнь вновь вернулся покой, и она текла так, как и должно быть у тридцатишестилетнего ученого. Много работы, выступления, лекции и семинары с редкими всплесками удачных свиданий без каких-либо претензий на продолжение.

Всю свою жизнь я был уверен, что мне случалось любить, как и быть любимым. Страсть, о которой сложено не меньше песен, чем о несчастной любви… Я наивно полагал, что и она была испытана мной, и не единожды, но здесь Адам Ласка ошибся. В этом я убедился, когда юная соседка неожиданно улыбнулась мне, той самой улыбкой, невинной и от этого такой соблазнительной и манящей. За одно короткое лето 2010 года Алиса превратилась из подростка в красивую семнадцатилетнюю девушку… С того самого момента ее лицо, ее руки и линия бедер возникали передо мной в самых потаенных грезах.

Один бог знает, как я боролся с ее кофейными глазами, пытаясь забыть их, смахнуть и развеять, как полуденный сон. Ее поступление в Нью-Йоркский колледж искусств стало самым настоящим избавлением. Она уехала туда, так и не узнав, что ее сосед, Адам Ласка, втайне мечтает о ней вечерами и может часами смотреть, как она загорает на заднем дворике или занимается йогой.

Конечно, все случилось не в одно мгновение. Юная Алиса была самым обычным подростком. Иногда я помогал ей разобраться с уроками, когда у Вирджинии не хватало времени и знаний, выручал с починкой велосипеда. Все шло так, как и должно было идти. Мне было почти тридцать два, а ей скоро должно было исполниться восемнадцать. Просто соседи с благополучной улицы Пасадены, но, как часто бывает в жизни, случилось то, чего я никак не мог предполагать и ждать от самого себя.

Шло время, я постепенно освоился, преодолел языковой барьер и стал забывать, что он вообще когда-то существовал. Соседи постепенно перестали шарахаться от меня, как от некого инородного тела в здешних местах. И как результат моих лингвистических успехов, спустя полгода проживания на Пасквал-стрит меня пригласили на барбекю по случаю дня рождения Вирджинии. Тогда я познакомился с юной Алисой, энергичной девчушкой, снующей между взрослыми и помогающей матери по хозяйству.

Много потом было этих визитов, совместных праздников и пикников. Я все больше погружался в проблемы местной общины, узнавал соседей, изучал их жизнь и проблемы. Этот маленький человечек, словно темное пятнышко, маячил где-то рядом, на самой грани восприятия, и лишь изредка я обращался к ней, к Алисе, с какой-нибудь пустяковой просьбой или банальным вопросом взрослого к подростку. «Как учеба, Алиса? Как дела в школе?» – все эти стандартные фразы оказались уместными и здесь…

Хорошо помню тот самый момент, когда вдруг поймал себя на мысли, что смотрю на Али несколько иначе, смотрю уже не как на подростка, а как на женщину, которая без труда теперь угадывалась в округлившейся груди и широких бедрах, которыми так славятся испанские и итальянские женщины.

Это был обычный жаркий летний день, который мы коротали на заднем дворе семейства Роуз по случаю неизвестного мне испанского святого. Голоса гостей, детский смех и звонкие возгласы, смешанные со всплесками воды, пряный и почти колючий от острого перца аромат мексиканских лепешек с фасолью и подкопченным мясом – все это затихало в моем сознании. Лишь она в белоснежном купальнике.