Игра Эндера. Голос тех, кого нет - [205]

Он стоял у ворот и смотрел на черную полосу леса, начинавшуюся от вершины холма. «У меня нет никаких научных оснований для ночного визита туда. Что ж, пожалуй, воспользуюсь вполне ненаучным желанием. Схожу узнаю, есть ли на поляне место еще для одного брата. Я, наверное, слишком велик, чтобы спать в хижине, так что придется мне жить снаружи. И я не очень хорошо карабкаюсь по деревьям, но зато знаю парочку технологических трюков, и теперь мне ничто не мешает рассказывать то, что вы захотите знать».

Он положил ладонь правой руки на коробку распознавателя, а левой потянулся открыть ворота. На долю секунды замер, не понимая, что происходит. Потом его руку словно обожгло, нет, ее явно пытались отпилить ржавой пилой. Он вскрикнул и оторвал ладонь от ворот. Со времени установки ворот они никогда не оставались «горячими» после того, как зенадор клал руку на распознаватель.

— Маркос Владимир Рибейра фон Хессе, ваше право пребывания за оградой отнято у вас по приказу Эвакуационного Комитета.

Со времен основания колонии ни разу никто не смел остановить зенадора. Миро потребовалось несколько минут, чтобы понять, что говорят ворота.

— Вам и Кванде Квенхатте Фигейре Мукуби следует немедленно сдаться Исполняющей Обязанности Начальника Полиции Фарии Лиме Марии до Боскве, которая обязана арестовать вас именем Звездного Конгресса и доставить на Трондхейм для суда.

Миро чувствовал, что у него кружится голова. Сильно подташнивало. «Они узнали. Сегодня. Ничего себе вечерок выдался. Все кончено. Потерял Кванду, потерял свинксов, работу, потерял все, куда ни ткни. Арест. Трондхейм. Оттуда прилетел Голос. Двадцать два световых года. И никого, кроме Кванды, даже Голоса, никого, а она моя сестра!»

Его рука снова метнулась к воротам — открыть. И снова его ударило невыносимой болью по всем нервным окончаниям одновременно.

«Да, я не могу исчезнуть. Они наверняка запечатали ворота для всех. Никто не сможет пойти к свинксам, никто не расскажет им, они будут ждать нашего прихода, но никто больше не выйдет из ворот. Ни я, ни Кванда, ни Голос. Никто. И никаких объяснений.

Эвакуационный Комитет. Они увезут нас и уничтожат все следы нашего пребывания здесь. Это все записано в правилах, но ведь там есть еще много всякого, не так ли? Что они увидели? Как узнали? Это Голос рассказал им? Он слишком привязан к правде. Я должен объяснить свинксам, почему мы больше не придем, я должен рассказать им».

Свинксы всегда следили за ними, шли по пятам с той минуты, когда люди входили в лес. Может быть, и сейчас кто-то наблюдает за воротами? Миро помахал рукой. Нет, слишком темно. Они не смогут заметить его. Или смогут? Никто толком не знал, насколько развито у свинксов ночное зрение. Заметили его или нет, но сюда они не собираются. А скоро будет поздно. Если фрамлинги следят за воротами, они уже сообщили Босквинье. Наверное, она уже торопится сюда, летит над травой. Да, ей будет крайне неприятно арестовывать его, но она сделает свое дело. И не имеет смысла спорить с ней о судьбах людей и свинксов, об идиотизме сегрегации. Она не из тех, кто сомневается в справедливости законов, она сделает, как ей скажут. И ему придется подчиниться. Нет смысла сопротивляться. Ну где он спрячется в пределах ограды — среди кабр, что ли? Но прежде чем сдаться, надо поговорить со свинксами, рассказать им все.

А потому он двинулся вдоль ограды, вниз по склону церковного холма, туда, где тянулась открытая степь. Где никто из людей не мог услышать его. Он шел и звал. Не словами — высоким, воющим звуком. Этим криком они с Квандой подзывали друг друга, когда находились в лесу, среди свинксов. Они услышат, должны услышать, и придут, потому что он не может прийти к ним. «Давайте, Листоед, Стрела, Чашка, Календарь — все кто угодно, приходите, мне нужно сказать вам, что больше я вам ничего не смогу рассказать».

Квим, нахохлившись, сидел на табурете в кабинете епископа.

— Эстевано, — спокойно продолжал епископ, — через несколько минут здесь начнется совещание, но я все же хотел бы поговорить с тобой.

— Тут не о чем разговаривать, — ответил Квим. — Вы предупреждали нас — и это случилось. Он дьявол.

— Эстевано, мы немного поговорим, а потом ты отправишься домой и ляжешь спать.

— Никогда туда больше не вернусь.

— Наш Господь принимал пищу и с худшими грешниками, чем твоя мать. И прощал их. Разве ты лучше его?

— Ни одна из прелюбодеек, которым он давал прощение, не была его матерью.

— В мире только одна Святая Дева.

— Значит, вы на его стороне? Значит, Церковь уступает этот мир Голосам Тех, Кого Нет? Может, разрушим собор, а из камней построим амфитеатр, где станем клеветать на наших мертвых, прежде чем положить их в землю?

— Я твой епископ, Эстевано, служитель Христа на этой планете, и ты будешь говорить со мной с почтением, которое следует отдавать моему сану.

Квим встал. Молча. Ярость кипела в нем.

— Я полагаю, было бы лучше для всех, если бы Голос не стал говорить все это на людях. Некоторые вещи лучше сообщать в более спокойной, приватной обстановке, чтобы присутствие посторонних не мешало справиться с шоком. Для этого и нужна исповедальня — чтобы оградить человека, сражающегося со своим грехом, от стыда публичного признания. Но будь честен, Эстевано. Голос рассказал много странного, но он не лгал. Нет?